Уорис Дири - Цветок пустыни

— Кто вы такой? — спросила тетя, которая бегло говорила по-английски.

— Меня зовут Малькольм Фейрчайлд. Извините за беспокойство, но я хотел бы поговорить с вами.

— О чем вы хотите поговорить со мной?

Я видела, что тетя раздражена.

Я снова поднялась наверх, чувствуя себя разбитой и думая лишь о том, что такое этот тип наговорит тетушке. Однако не прошло и нескольких мгновений, как дверь внизу с грохотом захлопнулась. Я метнулась в сторону гостиной: тетушка как раз гневно выскочила оттуда, направляясь в кухню.

— Тетушка, кто это был?

— Да уж не знаю. Какой-то человек, который сказал, что долго ходил за тобой, пытался заговорить… Он нес какую-то чепуху насчет того, что хочет тебя сфотографировать! — Тетя гневно взглянула на меня.

— Тетушка, но я ведь не просила его об этом! Я вообще ему ни слова не говорила.

— ЭТО Я ЗНАЮ! Он потому и пришел сюда! — Она решительно прошествовала дальше. — Занимайся своим делом, а об этом не беспокойся. О нем я сама позабочусь.

Тетя не пожелала вдаваться в детали их беседы, а из того, что она была так разгневана и возмущена, я заключила, что он хотел сделать какие-то порнографические фото. Я пришла в ужас и после того утра никогда не заводила речь об этом происшествии.

С тех пор, если мы встречались у школы при церкви Всех Душ, Малькольм Фейрчайлд никогда со мной не заговаривал, только вежливо улыбался. Но однажды, когда я забирала Софи из школы, он подошел и протянул свою визитную карточку, чем очень меня напугал. Не спуская с него глаз, я взяла карточку и сунула ее в карман. Я смотрела, как он повернулся и пошел прочь, а потом стала ругать его на своем родном языке: «Оставь меня, убирайся, негодяй, свинья ты этакая!»

Придя домой, я сразу взбежала наверх: все детские спальни были на верхних этажах, так что эта часть дома была как бы нашим убежищем от взрослых. Я вошла в комнату Басмы и, как обычно, оторвала ее от книги.

— Вот, Басма, посмотри! — Я выудила из кармана визитную карточку. — Это от того человека. Помнишь, я тебе рассказывала, он еще приставал ко мне, ходил за мной? Сегодня он дал мне вот это. Что здесь написано?

— Написано «фотограф».

— Ну да, но какой?

— Фотограф-стилист.

— Стилист? — переспросила я в раздумье. — Значит, он фотографирует всякие наряды? Он может и меня сфотографировать в красивых платьях?

— Не знаю, Уорис. — Басма вздохнула. — Честно, не знаю.

Я понимала, что отвлекаю ее, что ей не терпится снова взяться за книгу. Я встала, положила карточку в карман и вышла. Но в своей комнате я припрятала визитную карточку фотографа. Внутренний голос нашептал мне, что это может еще пригодиться.

Двоюродная сестра Басма была моей единственной советчицей, с ней я могла поговорить в любую минуту. И больше всего я была благодарна за совет, который она дала, когда я обратилась к ней насчет ее родного брата Хаджи.

Хаджи, второму сыну дяди, было двадцать четыре года. Он считался очень способным и вместе с дядей Абдуллой учился в университете. Ко мне Хаджи относился очень ласково с тех самых пор, как я приехала в Лондон. Бывало, я убираю наверху, а он спрашивает:

— Эй, Уорис, ты уже туалет помыла?

— Нет, — отвечаю, — но если тебе надо, заходи, я потом здесь уберу.

— Да нет… Я хотел спросить: может, тебе помочь?

Или:

— Слушай, хочу чего-нибудь попить. Может, и тебе принести?

Было приятно, что двоюродный брат обо мне заботится. Мы с ним часто болтали и шутили.

Иной раз, когда я выходила из ванной комнаты, он поджидал снаружи и не пускал меня. Я старалась нырнуть ему под руку, а он преграждал мне путь.

— Пропусти, негодник! — кричала я, пытаясь оттолкнуть его, и он смеялся.

Так продолжалось довольно долго, и я, хотя и пыталась отмахнуться от всего этого, как от обычных шуток, все же испытывала некоторое смятение. Меня лишало душевного равновесия то, что чувствовалось за таким его поведением. Он то смотрел на меня грустными, задумчивыми глазами, то становился так, что едва не касался меня. Когда у меня начинало трепетать сердце, я одергивала себя: «Ну посуди сама, Уорис, ведь Хаджи тебе все равно что брат. Не годится воображать то, о чем ты думаешь».

Однажды я выходила из ванной комнаты с ведром и тряпками, открыла дверь, а он там стоит. Схватил меня за руку, притянул к себе, и его лицо почти прижалось к моему.

— Что это тебе вздумалось? — нервно засмеялась я.

— Ой, да просто так…

Он сразу отпустил меня. Я подхватила ведро и пошла в соседнюю комнату, будто ничего не случилось. Но голова у меня шла кругом, и теперь я бы ничему уже не удивилась. Я же не слепая. Понимала, что здесь что-то нечисто.

На следующую ночь я спала у себя в комнате, а рядом лежала на своей кровати Шукри, младшая сестра Басмы. Я сплю очень чутко и часа в три утра услыхала, как кто-то поднимается по лестнице. Я подумала, что это, наверное, Хаджи, — его комната была недалеко от нашей, по ту сторону лестничной площадки. Он только что вернулся домой и, судя по заплетающимся шагам, был изрядно навеселе. Такого дядя у себя в доме никому не позволял: возвращаться в ночное время, а уж тем более пьяным! Они все были правоверными мусульманами, и спиртное в каком бы то ни было виде категорически запрещалось. Но, должно быть, Хаджи решил, что он уже достаточно взрослый, чтобы быть себе хозяином, и решил попробовать, что из этого получится.

Дверь в комнату отворилась, и я застыла в напряжении. Обе кровати стояли на небольшом возвышении, шагах в двух-трех от двери. Мне было видно, как Хаджи на цыпочках взбирается по ступенькам, стараясь не разбудить младшую сестренку, кровать которой была ближе к двери. Но вот он споткнулся, упал и остаток пути до моей кровати проделал ползком. В слабом свете, пробивавшемся из окна позади Хаджи, я видела, как он вытягивает шею, стараясь разглядеть в темноте мое лицо.

— Э-эй, Уорис! — шепотом позвал он. — Уорис!

От него так разило спиртным, что сомнений не оставалось: он был сильно пьян.

Но я лежала не шевелясь, делая вид, что сплю. Он протянул руку и принялся шарить по подушке, пытаясь нащупать мое лицо. «Боже, — подумала я, — не дай этому случиться!» Похрапывая и посвистывая носом, словно во сне, я резко повернулась на бок, стараясь произвести как можно больше шума и разбудить Шукри. Тут уж нервы у Хаджи не выдержали, и он тихонько ретировался.

Назавтра я пошла к Басме.

— Слушай, поговорить надо.

Очевидно, мое встревоженное лицо подсказало ей, что я пришла не просто для того, чтобы убить время.

— Заходи и закрой дверь плотнее.

— Дело касается твоего брата… — начала я, глубоко вздохнув.

Я не знала, как ей все это рассказать, и молилась в душе, чтобы Басма мне поверила.

— Что за дело? — встревожилась она не на шутку.