Луис Бегли - О Шмидте

В глаза их не видел. Мы не интересуемся семейными обстоятельствами своих сотрудников, даже когда принимаем их в партнеры, и уж, конечно, не приглашаем родителей на собеседование, чтобы убедиться, что не ошиблись в выборе. Вроде бы они оба психиатры — из тех, что аналитики.

Ты принял Джона, не интересуясь, кто у него родители? Но с этим парнем твоя дочь живет уже не один год!

Когда стало ясно, что у них это всерьез, Мэри уже была нехороша. А я не только не интересовался его родителями, я на самом деле не принимал Джона. И не понимаю Шарлотту — это еще одна моя боль.

Ну как ты можешь быть недоволен Шарлоттой? Она же идеальная дочь! Она всегда делала все, чего вы с Мэри от нее хотели, и делала это безукоризненно. А этот парень — он же твой партнер! Партнер в престижной нью-йоркской фирме «Вуд и Кинг», как об этом написали бы борзописцы из «Таймс». Думаю, это достойно всяческого уважения.

Это на поверхности. Я никогда не думал, что увижу, как Шарлотта превратится в самодовольного трудоголика-яппи! Уж лучше бы, право, пустая журнальная работа, только бы это на самом деле ей нравилось. Работа, как у Мэри, как у твоих девчонок — наверное, вот в чем я тебе завидую…

Шмидти, ты не соображаешь, о чем говоришь! То, что нашли для себя Лайза и Нина, — предел их способностей. Ну, конечно, им нравятся журналы и люди, которые в них пишут. Но они не могут ни писать, ни редактировать, а производство изучать отказываются. В этом журнальном мире они как туристы на сафари, что восхищаются слонами, сидя в «лендровере». Разница только в том, что они-то смотрят с самой нижней ступеньки информационного отдела. Того, что они получают, не хватает даже на квартплату, не говоря уж про нешлифованный рис для здорового питания и вонючие камешки, которыми они кормят своих абиссинских кошек! Я содержу и их, и сынка православного попа. Единственный выход — богатый муж или дружок. Но такой зверь пока не попадался мне на глаза.

Но ты можешь себе это позволить, и я мог, хотя и не в такой степени. Ладно, выбрось из головы, это ведь не экранизация Ибсена. А если хочешь знать про Джона, то с ним, конечно, все в порядке, вот только он совсем не тот человек, которого я надеялся увидеть своим зятем и отцом моих внуков, и не тот, с которым я согласен делить дом, принадлежащий, по сути дела, моей дочери.

Давай выпьем еще кофе, сказал Гил, а может, и бренди? Работать я сегодня больше не собираюсь, а разговор у нас, вижу, долгий. А что не так с Джоном? Разве он не твоей породы — не то же, чем был ты в таком возрасте? Блестящий молодой юрист на пути к славе и богатству?

Я не нашел ни того, ни другого. И нет, я не был таким, как он. В душе, я имею в виду, и уж кто-кто, а ты-то должен понимать, что внутри я не только юрист. Я тебе открою одну стыдную тайну. В колледже я был романтиком, большим романтиком, чем ты в момент нашей встречи. И я не перестал им быть. Джон же не был таким никогда. Это существенная разница. У него есть все, что нужно партнеру в «Вуде и Кинге», но есть и другие вещи, на которые фирме плевать, а вот мне — нет. Например, то, насколько человек ценит материальные блага. Или воспитание — предмет, не подлежащий обсуждению в офисе.

Воспитание? Его отец и мать врачи, и ты с ними даже не знаком! Я начинаю думать, что это приглашение на День благодарения для тебя — дар божий. Окажи им любезность, приди на обед и будь самим собой. Эти родители не устоят перед твоим скромным обаянием! И в сочетании с домашней едой это поможет тебе выбраться из твоего угла. Не очень-то верится.

С этого момента Шмидта больше не заботило, нарушает ли он какие-либо правила общения с Гилом Блэкменом.

Гил, сказал он, я остался один, и я сбился с пути. Не изводи меня. Я уже и так чувствую себя большим дураком. Мэри бы не допустила такого. Без нее я ничего не стою.

Давай все же выпьем бренди.

Гил выпил и заказал еще. Ты прав, сказал он Шмидту. Без Мэри ты сбился с пути — я имею в виду твои чувства. Насчет дома ты, наверное, тоже прав. Если ты заимеешь новое жилье, которое сам устроишь, тебе легче будет начать новую жизнь. Станешь приезжать, чтобы повозиться с внуками. Но в твоем неприятии Райкера чувствуется какой-то подтекст, которого я не могу понять. Что ты имеешь против него? Знаешь, я, кажется, кое-что уловил. Родители-психоаналитики, воспитание, не романтик… Шмидти, ты что, намекаешь, что этот малый — еврей?

А он и есть.

И это выводит тебя из себя? То, что последняя из Шмидтов с Гроув-стрит выходит за еврея? Ну это самое безобидное…

Гил допил второй бренди.

Шмидти, я чего-то не пойму. Может, пора вспомнить, что сейчас ты говоришь с евреем? Покраснеть и сказать: «Ой! Тебя я не имел в виду, ты совсем другое дело».

Ты и правда другое дело.

Имеешь в виду, что я знаменитость, что ты знаешь меня сорок три года и, главное, я вроде как художник?

Ну и разве это не лучше?

Нет. Чем? Ладно, я все равно не собираюсь к тебе в зятья. Позвони, как вернешься с того обеда. Если родители твоего Райкера не уложат тебя на кушетку, я попробую уложить тебя на свою.

Кроме них двоих в зале уже никого не осталось. Официант куда-то исчез. Гил рассчитался в баре с хозяином, оторвав того от неторопливой беседы с задумчивой полной леди в зеленом шерстяном платье и таких же, почти в цвет платья, галошах. В одной руке дама держала стакан с сильно разведенным виски, в другой горящую сигарету, а кожа на ее руках вся растрескалась до крови. Пепельница на стойке была полна окурков: судя по помадным отметкам на фильтрах, все они были оставлены зеленой курильщицей. Через несколько табуретов от нее сидели, в молчании уставившись в свои стаканы с бочковым элем, парень из магазина видеокассет и какой-то тип, в котором Шмидт заподозрил торговца детской порнографией. Шмидт подумал, что дама в зеленом может быть сестрой хозяина, приехавшей из Монтока, где у нее мотель для мелких мафиози и подобной публики — несколько домиков в дюнах, а может быть, и его бухгалтером. Первая гипотеза опиралась на то, что у обоих были одинаково бесцветные поросячьи глаза без ресниц, вторая — на то, как внимательно слушал хозяин свою собеседницу.

На улице было еще совсем светло. Шмидт сутулился больше обычного, оттого что Гил обнимал его за плечи — красноречивая вывеска дружеского общения, которому лучше не мешать.

Здравствуйте, мистер Шмидт!

На тротуаре стояла Кэрри — не в обычной униформе, а в красной лыжной куртке и черных шерстяных лосинах. А ноги хороши, подумал Шмидт. Длинная шея и длинные тонкие ноги. Тонкие, но стройные: ровные икры, колени, не привлекающие лишнего внимания, и крепкие мускулистые ляжки, возносящиеся в тайную область, скрытую ее легкомысленным костюмом. Конечно, бедное дитя тоскует по теплому климату, но если так, почему не носить брюки? Ах, Шмидти, дареному коню в зубы не смотрят! Не исполнилось ли только что твое желание? Наконец-то ты видишь ее ноги.