Скарлетт Томас - Наша трагическая вселенная

— Знаете, какие у меня планы на Пасху? — выдернул меня из воспоминаний Тим.

— Какие же?

— Исследовательская поездка в Дартмур! Я купил себе палатку. Заказал через интернет. Представляете, они теперь доставляют палатки прямо домой! Просто фантастика.

— На Пасху обещают ужасный холод, — заметила Либби. — Она в этом году рано.

— Но все равно, думаю, будет весело, — подбодрила я Тима. — Кто еще с вами едет?

— Никто. Уж во всяком случае не Хейди. Она только обрадуется, что я уеду: можно будет спокойно приглашать к себе любовника. — Тим посмотрел на Либби и грустно улыбнулся. — У моей жены есть другой мужчина. И мне нравится иногда облегчать ей жизнь. Уезжать в путешествия и оставлять дом в ее распоряжение. Что-то вроде компромисса — из области тех историй, которые рассказывают старые люди в газетах, когда их просят раскрыть секрет пятидесятилетней совместной жизни.

Тим пожал плечами и сделал глоток пива.

Брови у Либби подпрыгнули так высоко, что едва не коснулись линии волос надо лбом.

— Вы это серьезно? У вас все это в открытую? И вы, типа, нормально к этому относитесь?

— Честно? Когда я обо всем узнал, мне захотелось его убить. Я вообще-то не склонен к насилию, но в тот момент очень отчетливо себе представил, на разные лады, как буду его убивать. Ножом, бензопилой, зубочисткой… Зубочистка нравилась мне больше всего. Казалось бы, не самый очевидный вариант, но если втыкать в глаза, в горло… А еще я тогда часто плакал у себя в фургоне в перерывах между работой: думал о том, что все кончено, теперь мы разведемся, и придется снимать себе женщин на одну ночь, а это мне так не нравится… — Он улыбнулся. — Я долго думал обо всем и наконец понял, что, пожалуй, лучше ничего ей не говорить. Если бы она хотела от меня уйти, она бы ушла. Но уходить она определенно не собиралась. И, похоже, я все еще ее люблю. Когда мы вместе, она очень нежна со мной, и, возможно, в каком-то смысле мне уже стало легче, и поэтому — как бы ужасно это ни звучало — я решил: ну что ж, если мне останется романтика, почему бы не предоставить ему делать дело. Я в таких вещах не слишком хорош, сам это знаю. И вот теперь у меня есть время писать роман, ходить в походы — она их всегда терпеть не могла — и спокойно работать в саду. Все прекрасно устроилось. Я понял, что, прежде чем принимать какое-либо решение, надо просто как следует подумать и взглянуть на проблему с разных сторон. На Рождество мы всегда ездим к моим родителям, она вместе с моей мамой готовит праздничный ужин, и все прекрасно ладят друг с другом. А на Новый год я вечно притворяюсь, что у меня ужасно болит голова, и она встречается с ним. Он тоже женат. Все очень удобно. И современно. — Тим рассмеялся. — Наш брак — как предмет мебели. Такой, знаете, слишком громоздкий, чтобы отнести на свалку. И сколоченный сзади — ну так, чтобы видно не было — гвоздями для прочности.

— А она знает о том, что вы знаете?

— Бог с вами, конечно, нет! Нет. Просто она все время чувствует себя виноватой. И поэтому она…

— Что?

— Извините, я, похоже, выпил лишнего. Надо завязывать с признаниями. А то вы подумаете, что я…

— Нет-нет, продолжайте. Расскажите нам, она — что? Чувствует себя виноватой и поэтому делает вам минет, когда бы вам этого ни захотелось? Наливает вам ванну? Трет ваши мозолистые пятки? — Либби уткнулась взглядом в стол. — Черт, простите, похоже, я тоже надралась. Простите меня, Боб.

— Тим, — поправил он, краснея. — Да, вы правы. Я ничтожество.

Что хуже? Прийти домой первой или прийти домой второй? Если прийти первой, придется сидеть и ждать, пока придет Кристофер с его испорченным настроением. Если второй — придется с порога в это его настроение окунуться. Кристофер принадлежал к тем людям (были и другие такие же — например, мой брат Тоби и мой отец), которые умели заполнить своими эмоциями весь дом сверху донизу. Когда Кристофер был чему-то рад, невольно радовались и все остальные, кто оказывался рядом с ним. Но если он был расстроен, атмосфера в доме становилась невыносимой. Иногда у меня получалось угадать его настроение по разным признакам: звукам пилы, тяжелым шагам по лестнице, вздохам или включенному на максимальную громкость телевизору. А иногда, когда Кристофер пребывал уж совсем не в духе, в доме не было слышно ничего, кроме эмоционального гула, похожего на грохот дизельного мотора, который работает за окном, а ты в это время пытаешься заснуть, или подумать, или просто как-то в этом грохоте выжить. Иногда гул и грохот становились до того сильными, что казалось, будто у нас над домом кружит военный вертолет.

Однажды я сказала Кристоферу об этом — ну, попыталась, — и он мне ответил:

— А с чего ты взяла, что гул исходит от меня, а не от тебя?

И он был прав. Себя я как-то не учитывала. Может, и в самом деле это во мне что-то грохочет. В конце концов, когда-то и я умела заполнять дома своими эмоциями. Я стала думать, что, возможно, во всех наших с Кристофером неприятностях в конечном итоге виновата я сама.

На следующее утро с нашей улицы должны были увозить мусор, поэтому, когда я шла к дому, почти у каждой двери громоздились черные пластиковые мешки, и чайки разрывали их своими когтями, сидя под дождем и прикрикивая друг на друга этим своим «эк-эк-эк». Чайки в Дартмуте жирные. У них желтые клювы, красные перепончатые лапы, белые головы и шеи, черно-белые кончики крыльев и злобные глазки. Если они не «экают», то, будто хор в трагедии, пронзительно кричат «вы, вы!» с неба, ставшего из-за них серым. Мне приходилось силой оттаскивать Бешу от чаек: она была в восторге от этих огромных уродливых существ, которые не обращали на нее никакого внимания. Подойдя к лестнице Браун-Хилла, я увидела Рега. Он уже вернулся из паба и теперь, облачившись во все непромокаемое, укладывал мусор в деревянный ящик, который смастерил специально, чтобы чайки не смогли добраться до отходов. Ступеньки были усыпаны мусором из соседских мешков, чайки уже распотрошили многие из них. В Дартмуте избавиться от мусора можно тремя способами: выставить мешок на улицу за пять минут до прибытия мусорщиков, положить его в деревянный ящик, закрывающийся на замок, или же следить за тем, чтобы в мусорном мешке не оказалось ничего такого, за что вам будет стыдно, если оно окажется перед дверью у соседей. Но в одном из домов на Браун-Хилл жили новые люди, поэтому на ступеньках передо мной валялись тампоны, пластиковые коробочки из-под готовой еды, упаковки от пиццы, банки из-под собачьего корма и пара дырявых кроссовок.

Когда я увидела банки из-под корма, которые вообще-то следовало сдавать в переработку, если бы не опасность порезаться во время их мытья, и кроссовки, я поняла, что по крайней мере часть этого хлама наша и что Кристофер, которому не было никакого дела до того, что чайки могли раскидать наши отбросы по дворам соседей, как обычно, выставил мусор слишком рано. Я надеялась, что он не заметил в мешке кроссовок. Они принадлежали ему и уже давно пришли в полнейшую негодность. Я наконец-то избавилась от них, потому что больше не могла выносить вони, доносившейся из шкафа в спальне. Сам бы Кристофер их ни за что не выбросил. Он никогда ничего не выбрасывал. Я вдруг поняла, что и он мог бы сказать то же самое обо мне, и подумала, что, возможно, мы должны быть вместе лишь для того, чтобы писать субтитры к существованию друг друга.