Анне Рагде - Раки-отшельники

— Но ведь она его дочь. Вы, конечно, брат, но в такой ситуации помощи следует ждать скорее от дочери.

— Мир не всегда таков, каким ему следует быть, фру Марстад. И мы все об этом знаем. Да, кстати, я все равно отправляюсь в Копенгаген на следующей неделе. Или, точнее… в этот городок, через Копенгаген. Туда из Копенгагена ходят поезда.

— Вам бы не помешало немного отвлечься.

— Вообще-то я не склонен отвлекаться, когда кругом скапливаются проблемы, но брат захотел, чтобы я поехал. Так что все будет, как мы с вами изначально договаривались — если речь пойдет о выезде к месту происшествия или о трагедии у кого-нибудь дома, вы будете отсылать клиентов в другие конторы. Вам не надо этим заниматься.

— Я единственно волнуюсь за предстоящее прощание, — сказала фру Марстад. — Допустим, я скажу, что мы не в состоянии его провести, но они могут настоять на своем.

— Тогда пусть простятся с покойным в часовне со свечами в полной тишине. Предложите только прочитать вместе «Отче наш». Если что-то будет не так, звоните мне. Если вы в чем-то будете не уверены, просто отсылайте в другое бюро.

— Все будет хорошо. Мы отлично справимся. А сегодня нас ждет прекрасное отпевание. Внучка уже репетирует с органистом, и поет она чудесно.

Они зашли в церковь. Стол перед входом был готов, белая скатерть, подсвечник, фотография в рамке, альбом для соболезнований и ручка. Он достал сборники псалмов из сумки и положил их рядом.

Фру Габриэльсен раскладывала траурные ленты на букетах в высоких напольных вазах. Проход был полон венков, доходивших до самой середины часовни. Он долго стоял и рассматривал огромное сердце из роз перед самой кафедрой.

Он провел по волосам, проверил узел на галстуке. Он немного вспотел, пока возился с бельем и раскладушкой, но запаха не было. Взглянул на часы. Через двадцать минут зазвонят колокола.

— Мама, ты же это не всерьез? Ты только подумай! Мне тридцать семь лет. Не могу же я взять и перечеркнуть все, что я сделала за…

— Причем тут возраст? Чушь. Предоставь мне здоровый аргумент, что-то разумное!

— Я хочу… Что мне сказать? Хочу жить собственной жизнью!

— Она у тебя будет! Мы поделим этажи, и получатся две квартиры. Если одного этажа тебе для собственной жизни не достаточно, то и не знаю, что сказать. Делить будем только чердак и подвал, и, по-моему, не так-то трудно изредка встречаться на лестнице. Боже мой, Турюнн, у тебя крошечная квартирка в многоэтажке на окраине, а ты отказываешься от половины виллы в престижном районе! И при этом никаких расходов, кроме оплаты ремонта, от тебя не требуется.

— У меня появился мужчина. Может даже, из этого что-то выйдет.

Мать опустилась на диван и зарыдала с протяжными завываниями. Лак на ее ногтях потрескался и облупился, она сидела в одних колготках и коротком ярко-зеленом бархатном джемпере. Она собиралась на встречу с подругами, когда неожиданно появилась Турюнн, заехала из вежливости после работы, чтобы продемонстрировать добрую волю, что, мол, она может приехать и без жалобных звонков.

Она так хотела, чтобы жизнь вошла в колею, доказать матери, что та может быть частью ее привычных будней, и все равно все оборачивалось драмой. Вот и в этот раз: мать хотела представить ей чертежи за воскресным обедом, но не удержалась и показала их немедленно.

— Ты разве никуда не собираешься? Уже восемь часов.

— Мужчина, значит. И ты собираешься… это серьезно? Турюнн, это серьезно?

— Возможно.

— Но половина этого дома — сто двадцать квадратных метров. Разве этого недостаточно для мужчины? Любого мужчины?

— Не для любого.

— Да, ты права. Не для Гюннара, например, — согласилась мать и перестала плакать. Вместо этого она пристально посмотрела красными от слез глазами на Турюнн. — Значит, не хочешь?

— Мне кажется, нам обеим не стоит…

— Мы же мать и дочь? Что здесь плохого?

— Гюннар хочет продать дом. И мне кажется, ты все это затеяла, чтобы как-то…

И тут зазвонил мобильник. «Хороший, плохой, злой».

— Я выйду на лестницу, — сказала она и выбежала наружу.

— Да уж понятно, кто звонит! — крикнула Сисси ей в спину. — Сомневаюсь, чтобы ты так же лихо кидалась к телефону, когда звоню я!

Они договаривались, что она приедет в девяти. «Может быть, он хочет, чтобы я чего-нибудь купила по дороге», — успела она подумать прежде чем ответить на звонок.

— Привет! — весело сказала она. — Ты так по мне соскучился?

Он не ответил на эти слова, сказал только, что встретиться не получится, обстоятельства мешают, и голос у него был обеспокоенный и какой-то странный.

— Что мешает встретиться? Мне что, не приезжать? Мне ничего не мешает, кроме истеричной матери, — ответила она, сохраняя веселый тон.

У него гости, и все как-то сумбурно, ей лучше не приезжать.

— Что за гости?

По телефону сложно объяснять.

— Я могу приехать позже. Когда гости уедут. Это даже удобнее, тогда я успею постирать вещи и все такое.

Нет. Лучше увидеться завтра.

— Окей. Тебе не будет одиноко под одеялом? — сказала она, засмеялась и вдруг удивилась, откуда у нее взялись на это силы.

Он сказал, что позвонит, и повесил трубку.

Она глубоко вздохнула и заскользила взглядом по крышам окрестных вилл, блестящими хлопьями повалил снег. Она почувствовала, как у нее перехватывает дыхание, и вовсе не от начинающегося плача, от чего-то другого. Может быть, от страха.

В гостиной на диване сидела мама с рюмкой коньяка.

— Хочешь выпить, дружок?

— Я за рулем, ты же знаешь.

— Поезжай домой на такси. Я оплачу. Или, может, ты в другое место собралась?

— Может, и в другое.

Она сходила на кухню за минералкой.

Когда она вернулась, мать уже опустошила одну большую рюмку и наливала следующую.

— Ты что, хочешь напиться? Ты же куда-то собиралась? И потом, очень нелепо вальсировать тут в одних колготках.

— Пока ты говорила со своим любовником, я отказалась от встречи, — ответила мать и опустилась на темно-зеленый бархатный диван с персиково-черными подушками. Казалось, она выпала из пространства, худая, морщинистая, бледная. Колени под колготками напоминали маленькие сморщенные обезьяньи мордочки. Она начала стучать этими коленями друг о друга, снова и снова, спрятав руки между ног, и отвернулась, будто обиженный ребенок.

— Зачем, мама? У тебя милейшие подруги, а ты не хочешь с ними общаться?

— Я хочу общаться с дочерью, а вот она, очевидно, этого не хочет! — ответила Сисси и посмотрела Турюнн прямо в глаза.

— Я ведь заскочила на секунду! Или нет? — спросила она. — Ты так изменилась, раньше ты такой не была. Всегда очень независимая, все улаживала, и никогда у тебя не было времени, если я вас с Гюннаром куда-то звала.