Е. Бирман - Протоколы с претензией

“Так что же, – спрашивает удивленный участник Интернет-Форума из Российской Империи, – по этой логике во Второй мировой войне мы должны были остановиться на границе Германии, а то и вовсе на своей?”

О святая простота, воздевает руки к небесам Кнессет Зеленого Дивана, не зря храним мы в душе очаг любви к своей Былой Родине. Простота спасет мир!

Кнессет Зеленого Дивана тоже рад прикинуться простачком. Если бы Вторую мировую войну освещали по сегодняшним правилам, говорит он, то мы в основном видели бы страдания немцев в разрушенном Дрездене. Если бы эта война велась по правилам, соблюдения которых требует Европейская Совесть, эта война, скорее всего, продолжалась бы по сей день.

В общем, нужно закругляться. Этого требует человеколюбие европейцев, этого требует их коллективная совесть, к которой не может не прислушаться Кнессет Зеленого Дивана.

На фоне европейского хора становится вдруг слышно соло Аримана, любимца Соседей. “Да, сейчас пора закругляться, а при случае мы их прихлопнем на хер”, – поет он.

Европейцы морщатся, некоторые даже готовы грохнуть скрипкой об пол, но сдерживаются. Ведь Ариман, в сущности, тоже ребенок.

Так что закругляться придется. До следующего скальпа.

А знаете ли вы, что именно сказал лорд Чемберлен, премьер Британской империи, поднявшись с полу после своего известного падения в ресторане станции Петушки, где он поскользнулся на чьей-то блевотине, по свидетельству такого авторитетного источника как поэма господина Е.? Не знаете? Неудивительно. Речи этой просто никто не услышал. Помощники премьера были заняты тем, что отирали с его костюма бефстроганов и вымя. Официантки ресторана слушать его могли, но не хотели, посетители же жаждали послушать, но были не в состоянии. А зря. Ведь это была не просто речь, это была речь-провидение.

– Наступят времена, – говорил лорд, известным всему миру жестом поднимая над головой счет, оплаченный им в ресторане Курского вокзала, – и жидяры, которым, как известно, кроме себя и своей Хайки, ни хрена на свете не жалко, наденут каски, бронежилеты и пойдут крушить все вокруг, невзирая ни на белые лица, ни на черные жопы. Для того и оплатил я этот долбаный счет на Курском вокзале (обратите внимание – ведь не сказал же “еханый счет”, как любой из нас сказал бы)... оплатил я счет за вымя и херес, которые и попробовать не успел в Петушках, поскользнувшись нечаянно (конечно, нечаянно, – кто же в Петушках станет блевать специально?) вовсе не на выходе из ресторана, как обо мне несправедливо написано, а еще на входе в него, оплатил, чтобы не вызвать международный скандал, проявив государственную мудрость и сдержанность, а вот лорд Черчилль, мудила (не удержался все-таки – съязвил), этот ни от чего не удерживался, никакой мудрости не проявлял, и пришлось моему народу утюжить Гамбург и Дрезден.

– Разве утюжить Гамбург и Дрезден благороднее и чище, чем скользить на блевотине и платить по счету за невыпитый херес, спрашиваю я вас? – применил Чемберлен ораторский прием, который в школьном учебнике по литературе именуется риторическим вопросом. (На следующий день счета Чемберлену пришли со всех станций ветки Москва – Петушки, не исключая Есино, в котором, как известно, ни один поезд никогда не останавливался).

– Вот и жидяры (excuse me – евреи) повадятся в свою звезду вставлять портретик Черчилльмана, как октябрята вставляют в свою красную звездочку портретик маленького ильича, когда у него еще не только сифилиса, но даже мыслей о мировой революции не было, когда он еще понятия не имел, как отличить Троцкого от Бронштейна. Они всем в нос тычут, будто рав Черчиллис предрек мне: “У тебя был выбор – выпить хересу или заплатить по счету, ты остался трезвым и испачкаешь костюм”.

– Благоразумие и сдержанность при любых обстоятельствах – вот девиз цивилизованного человека! – вскричал Чемберлен и, опьяненный испарениями вымени, снова упал со словами: “Черчилль, ты не прав”.

Вот что может случиться даже с лордом Чемберленом, если его достать, как достали этого великого человека на станции Петушки.

– Для утилитарных побуждений идеальным маскировочным покрытием является демонстрация нравственной чистоты, – отвечает Я. Баронессе на ее вопрос, о чем он задумался, пропустив начало новостей. – За прекраснодушием, например, интуитивно угадывается брезгливость.

О причинах широкой распространенности прекраснодушия в интеллектуальной среде Б. однажды утверждал также, что оно является порождением либерального конформизма. Страх остракизма в своей среде довлеет над либеральными интеллектуалами. Смена отживших ориентиров прекраснодушия происходит медленно, незаметно. От них избавляются с оглядкой друг на друга, тихо и стыдливо. Все вместе делаем вид, будто ничего не помним, например, о величии красных знамен. Да? Это когда-то было? Оставим эту тему. Вот права индейцев – это по-настоящему свято! Выше голову! Бросьте слова обвинения в лицо мракобесам, не любящим стрелы и цветные перья в волосах! Но вот – пройдет время, вырастет новое поколение самих индейцев и обрушится с гневом на своих отвратительных предков, выщипывавших перья ни в чем не повинных птиц. Привычка к собственной святости рождает вокруг либеральных интеллектуалов некий словно прозрачный купол, отгораживающий их от не посвященных в таинство прекраснодушия. Отсюда и парадокс, утверждал Б., создающий ощущение надменности и недоступности людей, проповедующих всеобщую любовь и братство, в то время как консерваторы, сепаратисты и прочие реакционеры выглядят земными и симпатично глуповатыми. “Благие намерения – блаженное прибежище ущербных душ”, – как обычно, пересаливает Б. свои обобщения.

Я. вспоминает о посещении им семинара, посвященного вечным ближневосточным темам, на который приехал один из главных архитекторов Дела Мира. Он молод, и были времена, когда Я. считал его лучшим будущим претендентом на премьерское кресло в Герцлии-Флавии. Он умен, рационален, практичен. Он хочет не чуда, а сделать мир разумным. Живой символ неудачи, упрямо стоящий на своем. “Это незаурядное достижение властей предержащих, говорит он, – убедить людей, что есть нечто более важное, чем их жизнь”. Я. слушает его со вниманием. Ему бросается в глаза то, как он войдя в небольшое простенькое помещение, в котором проводится семинар, сразу отходит в дальний угол и стоит там, в сопровождении своей помощницы. Помощница улыбается присутствующим и идет по направлению к людям, а он остается в углу, одинокий и серьезный на расстоянии не менее двадцати метров от прилично-тихо шумящей толпы.