Е. Бирман - Протоколы с претензией

Ну, и конечно, финансы. Очень важно, как все устроится. То есть, на кого будет давить этот пресс. Положим, вы согласились на определенную сумму, которая всегда недостаточна из-за подстерегающих вас сюрпризов. Есть ли у вас некий второй этап, который позволит вам компенсировать убытки? Нет? Но в таком случае вы – мазохист. Но вы говорите, что у вас выхода не было. Жизнь заставила вас работать на таких условиях. Боюсь, вы не сумели бы этого объяснить В.В. Если бы он мог ваше согласие понять и одобрить, он остался бы в большевистской России или вернулся бы в нее как Горький.

Ну а сам процесс инженерного творчества? Приходилось ли вам играть в шахматы с равным вам по силам соперником? То вы нажимаете на него плотным строем, то он неожиданной комбинацией заставляет вас искать выхода в лихорадке. И после нескольких часов, как бы ни закончилась игра, вы встаете, опустошенные и перебираете в мыслях перипетии закончившейся борьбы. Только ведь от шахмат в итоге – одни эмоции, а тут – материальный результат.

И вот этот самый материальный результат получен, проект закончен. Радость завершенного дела. В.В. она, без сомнения, знакома, ведь сколько раз он заканчивал романы. Конечно, когда речь идет о романе, любом романе, даже о романе В.В., всегда найдется некий читатель, который предъявит ему не одну претензию. Скажет, например, что из произведений В.В., в которых свобода – всегда присутствующий герой, нет-нет и выглянет тиран с топором “Смерть пошлости!”. Или обвинит его в том, что В.В. порой забывает о читателе и оставляет его томиться перед текстом, в котором заперся сам В.В. с ему одному интересным узором, а читатель тем временем томится, будто перед единственным вокзальным туалетом, который, не спеша, обихаживает нанятая начальником вокзала уборщица. Вот и Я., возможно, утомил В.В. своими панегириками инженерному делу. И, пытаясь спасти положение, Я. приводит пример из жизни, который, по его мнению, должен объяснить его мысль. Он рассказывает, как однажды еще в Российской Империи к нему на работу приняли молоденькую девушку-инженера, без опыта. Лишь чуть поправляемая Я., она составила электрическую схему, которая должна была по очереди зажигать светящиеся буквы из лампочек на крыше завода. Это был один из тех лозунгов, какие сочинялись в изобилии в праздничной декоративности коммунистических времен. Так вот, очарование от того, что нечто, созданное ею, работает, живет своей жизнью, было так велико, что девушка привела в праздник всю свою семью: мужа, ребенка, родителей, – смотреть на плоды своего труда. Как я ее понимаю! Я. стремится убедить В.В. Ведь в отличие от любого романа, пусть даже очень хорошего, ее произведение обладало абсолютным техническим совершенством, то есть оно выполняло все, что должно было выполнить: по очереди зажигало буквы, оставляло паузу, чтобы можно было полюбоваться всей фразой, а затем разом гасило ее всю, чтобы еще через пару секунд она возрождалась и шагала по длинному карнизу заводского корпуса.

Я. пытается понять, удалось ли ему хоть немного заинтересовать В.В. И тогда торжествующий Я. мог бы сказать: ну как же вы могли подумать, что в нашем деле нет психологии, нет эмоций? Но, может быть, и хорошо, что встреча их не состоялась. Вдруг и впрямь удалось бы ему настолько соблазнить В.В., что он бросил бы писать романы и стал бы строить, например, мосты через реки.

Однако, увлекшись инженерными темами, мы не заметили, что идем по стрелке нашего компаса к магнитному полюсу В.В., а ведь еще в самом начале обещали мы держать строго на Полярную звезду, в нашем случае госпожу Е. Внесем же магнитную поправку в наш курс.

Учительница музыки из романа госпожи Е. (Die Klavierspielerin) основала в душе Я. “незаконное поселение”. Как это обычно делается в Иудее и Самарии, прежде всего она установила в его воображении антенну сотовой связи, потом обнесла место забором, оградив местных детишек от соблазна открутить гайку и опасности попасть под антенное облучение. Потом появился скромный жилой вагончик охранника, за ним – его семья, потом второй вагончик, потом третий...

Я. должен с этим что-то делать. И он, в соответствии с военной доктриной Еврейского Государства, у которого тыл – могила, решается на упреждающее вторжение. И в его распоряжении тоже лишь маленькая армия, предполагаемая сила которой в инициативе и хитроумии. Он обращается с просьбой к друзьям, просьбой, которая кажется им несколько странной, отправиться в Вену на квартиру к дамам К., то есть к учительнице музыки, женщине крайне замкнутой, и ее матери, женщине более чем достойной. Поселения на холмах Иудеи – драма, замешенная на любви и ревности. Но тут речь идет о холме особенном, речь идет о душе Я., захваченной поселением женщин из внешнего мира. Не возражает и Баронесса. Хотя ее смущает этот подход Я. к целостной ткани романа, выборочный, капризный, своевольный, не желающий считаться с заключенной в нем катастрофой. Баронесса не считает нужным сопротивляться. Не вышел бы он только из этого приключения с бороздами, прочерченными на лице лакированными ногтями. Ведь у учительницы музыки и госпожи Е. нет никаких причин возиться с нюансами его души и его трактовкой книги, которая для госпожи Е. – ее книга, а для учительницы музыки – ее хоть и виртуальная, но единственная жизнь.

На тайном ночном заседании Кнессета Зеленого Дивана принято решение, брошен жребий, гордиев узел разрублен и Рубикон перейден. В заборе, обтянутом блестящей черной непрозрачной полиэтиленовой пленкой, отделяющей действительное от никогда не имевшего места, появилась дыра с рваными краями.

Группа, в которую входят агенты “Мосада” A. и В. и агент прикрытия женского пола по кличке Котеночек, возглавляется полковником Б. Ведь, как известно, звание полковника не обязывает командовать полками. Для тонкой работы на чужой территории требуются не полки, а именно полковники. Группа отправляется в путь. На мужчинах, как и полагается, черные костюмы и галстуки. Б. несет дипломат, в котором содержатся письма Я. с подробными инструкциями относительно каждого этапа операции. С инструкциями они должны знакомиться по мере выполнения этих этапов, чтобы не засорять память и воображение тем, что не относится к делу в настоящий момент. Так это объяснил им Я. Первое письмо они прочтут по прибытии в гостиницу “...хоф”, где для них уже заказаны три номера.

В лобби гостиницы их встречает барочный фонтанчик с крылатым мальчиком, натягивающим лук. В проходящих мимо него женщинах при виде ангелочка просыпается не то игривость, не то материнский инстинкт, им так и хочется ущипнуть пухлого купидончика за гипсовую попку. А у входа в ресторан, куда агентам предстоит спускаться на завтрак, стоит большая ваза с фруктами. Эти фрукты, кажется, искусственные и, значит, так же не предназначены для еды, как постмодернистский роман на первый взгляд кажется не предназначенным для чтения. О таком романе полагается знать, в него можно заглядывать, как заглянул бы виртуоз-ковбой с техасской фермы в плотный компьютерный код – с уважением к терпению и упорству тех, кто его создал. Но вот откусили мы от этого чтения кусочек тут, кусочек там, и вполне может родиться в нас пренебрежение к вкусной и здоровой пище. А кто-то улыбается вдалеке, потому что мы уже на крючке и не освободимся, и не первые из тех, кто кичился своей интеллектуальной неуязвимостью.