Энн Ветемаа - Сребропряхи

История началась с дырочки в стене — в стене душевой для девочек; с другой стороны был чулан. Мати понятия не имел об этой дырочке, к тому же в ту пору она не представляла для него никакого интереса, просто в стене захламленного чулана за отставшей штукатуркой Мати прятал сигареты. Он входит в чулан и видит стоящего на цыпочках Сморчка — толстых подметок оказалось недостаточно, — который прильнул к дырочке. Под душем мылся шестой класс, полудевочки-полуженщины с едва намечавшимися, болезненно набухавшими грудями. Мати замирает в дверях. Сморчок оборачивается, лицо его наливается кровью. Сперва он что-то бессвязно бормочет, но вот уже орет: «Какое свинство! Это ты ее провертел! А теперь явился подглядывать! Я как раз караулил, когда…» Он хватает Мати за плечо, тащит его выстаивать под большие часы и бежит сообщить девочкам, за каким занятием застукали парня.

Так это началось. И через год Мати вполне освоил заикание. Позже он с ним упорно боролся. От заикания избавиться очень просто, прочел он многообещающие заверения в какой-то старой брошюрке, где шла речь о всевозможных нервных заболеваниях. Избавиться будто бы можно при помощи самовнушения.

Возможно, все это правильно. Да что толку? Правда, Мати понимает, что в легком заикании нет ничего зазорного; в самом деле, ну что тут такого? Только это не помогает… Я не боюсь, я ничуть не стесняюсь, можно внушать себе и верить в это, но, когда кровь кидается в лицо, лоб покрывается мучительным потом, руки дрожат, ладони мокрые, от самовнушения проку мало! Воля и разум бессильны, заикание словно приходит откуда-то извне.

Что делать, если в глотке засел скорпион, изготовленное к удару жало поднято вверх и вот-вот вопьется в гортань. По большей части с уст Мати слетало разве что подлежащее и сказуемое; машинка, сжимавшая горло, пропускала подлежащее и сказуемое, иногда дополнение, но если он хотел, осмеливался хотеть большего, колесо сбрасывало приводной ремень, и в горле вскипал пенный водопад. Наше тело послушно нашей воле. Послушно? Большое спасибо! А у Мати нет.

В комнате скрипнула кровать. Вероника сегодня не такая, как обычно, видно что-то должно произойти…

Мати громко глотнул, его гортань, его голосовые связки опять дают о себе знать. Если он сейчас откроет рот, то непременно запнется, даже говоря с Вероникой, хотя до сих пор при ней этого не бывало. Рука Мати дотронулась до проклятой шеи, помассировала ее; мальчишкой он иногда мечтал, что в конце концов когда-нибудь настанет счастливый миг и ему удастся проглотить свою беду. Коварный маленький скорпион, поселившийся в его горле, хорошо бы его слопать. Пускай этот гад переварится! Но скорпион заикания не исчезал, он крепко вцепился своими клещами в горло Мати.

Скорпион никогда не исчезнет.

— Принеси мне попить!

Мати не хотелось откликаться. Пара споткнувшихся слов может вылиться в стихийное бедствие, в глоссолальную Ниагару — звуки сольются друг с другом, разрастаясь, словно снежный ком, задушат. Их не выплюнешь. И красные роднички крови вскипят, бросятся в голову. Иногда в такие минуты он убегал от людей.

Мати открыл кран, сполоснул стакан из-под вина.

Вероника, приподнявшись на локтях, села. Когда Мати вошел в комнату и протянул ей воду, она не прикрылась одеялом. Это было ново: в комнате уже стало светло, а Вероника стеснялась своего тела, хотя лишай был не заразный и вообще не страшный. Даже в их первый раз он не испугал Мати. Может, было бы лучше, если бы испугал. Кто знает.

Вероника маленькими глотками пила воду и следила за взглядом Мати. Следила за тем, как он следил. И Мати следил за ней. Между ними частенько так бывало.

— Правда… это все равно, как если бы кто-то длинным-предлинным хлыстом…

Мати снова встревожился. До сих пор эта тема была табу. Да, но винтовую линию или взвивающийся след хлыста лишай действительно напоминал.

— А ты… никогда не задумывался, что будет, если Вероника в один прекрасный день решит не уходить от тебя?.. Двое больных людей…

Мати не смог выдержать взгляд Вероники — он был пронизывающий и словно гипнотизирующий, а как она произнесла «двое больных»… Да, она человек опасный…

— Не… задумывался, — выдавил он. Тут не требовалось длинного ответа, на столь неожиданный вопрос и более речистый не смог бы сказать с ходу ничего умного.

Конечно, этот ответ не удовлетворил Веронику, но ее реакция была безупречной.

— Так, значит, не задумывался, — она усмехнулась и, допив воду, повернулась на бок, чтобы их зрительная связь была прочнее. — А ведь нам вдвоем неплохо, — Вероника, улыбаясь, взглянула на Мати таким взглядом. Мати знал, что должно последовать, но у него не было ни малейшего настроения. Его охватило необъяснимое ощущение опасности, и он поспешил отнести пустой стакан на кухню. Выходя из комнаты, он чувствовал на своей спине взгляд Вероники. Наверное, сейчас ее глаза полуприщурены, как у мурлыкающей кошки, плохо то, что в этих глазах никогда не отражается искренняя улыбка. — Мати!

Он остановился в дверях. Голос Вероники звучал неожиданно мирно.

— Если ты собираешься с Марет… я советую тебе поторопиться.

— Да?

— Держу пари, что Мадис на днях предложит ей небольшую роль. Он уже два или три дня на нее поглядывает, склонив голову набок… У меня нюх на такие вещи.

— Роль Марет? — Мати не мог этому поверить. Не часто вступающим в бальзаковский возраст костюмершам перепадают роли, чаще исполнительницы эпизодических ролей в этом возрасте становятся костюмершами. — Ну и что?

— Подобные штуки оказывают воздействие.

— Воздействие? Какое?

— Неблагоприятное для тебя…

Взгляд Вероники был острый и холодный.

— Ты думаешь?

Теперь настал черед Мати усмехнуться: Мадис Картуль с его огромным брюхом — донжуан! К тому же ему под шестьдесят.

Мати даже обиделся: домыслы Вероники были оскорбительны именно в силу своей примитивности.

— Баб, — Мати должен был глотнуть, — хватает!

Вероника пристально смотрела на его подергивающиеся губы.

— Ты и вчера говорил хуже… чем обычно. Побереги свои нервы, Мати!

О, как по-матерински наставительно умеет эта женщина его наказывать!.. Мати натянул свитер.

— Я пойду.

— Уже?

— Вечером трудные режимные съемки.

И он ушел, оставив Веронику в постели. Вечером и вправду предстояли сложные режимные съемки, но, разумеется, сейчас он ушел совсем не потому.

«Баб хватает!» — запальчиво бросил Мати. Для него это было именно так. Истина, даже в некотором роде печальная истина. На Мати начали обращать внимание с четырнадцати лет. Когда его одногодки только еще спотыкались в первых любовных терзаниях, полыхали-воздыхали под девичьими окнами, писали стишки и получали от ворот поворот, Мати уже добрался до спален, поначалу преимущественно супружеских. Он пользовался огромным успехом, женщины постоянно баловали его. Наедине с дамой сердца Мати удавалось в значительной степени одолевать свое несчастное заикание, и он уже подумывал, что до полного выздоровления, пожалуй, недалеко. Но, как ни странно, вскоре возникало сомнение, желательно ли это дамам. Во всяком случае, им нравилось напоминать о его беде. У Мати даже возникла гипотеза, возможно ложная, об интуитивном стремлении многих женщин ловко связать его путами зависимости. Вероятно, в этой нежности таилось некое зло; иногда Мати приходил в ярость, однажды даже избил слезливую шептунью…