Эльмира Нетесова - Я обязательно вернусь

— Ну что вам надо? — открыл двери и в прихожую ввалились сразу три бабы.

— Давно вас жду! Проходите, голубушки! — звал Прошка женщин, открыв двери нараспашку. Бабы уставились на соседа, вылупив глаза. Да, они пришли ругаться. Но слова застряли где-то меж зубов, и женщины, открыв рты, попятились назад, не сказав ни слова, вернулись по квартирам, пытаясь понять, что случилось?

Прошка лишь после их ухода спохватился, что, не успев одеться после ванной, встретил баб нагишом. Одеяло, в какое кутался, валялось на полу посередине прихожей.

— Во оконфузился, старая задница! — ругнул себя мужик и только хотел лечь спать, услышал телефонный звонок:

Эй, сосед! Финал твоего концерта был прикольным. На такой конец аншлаги будешь собирать. Мы увидели и ругать не посмели. Вот так мужик! — услышал бабий смех.

— А ты зайди! Познакомимся лично.

— Мужик дома. В ванной парится. Из командировки вернулся. Целую неделю не был дома.

— Эх, сколько времени упущено! — вырвалось у Прошки сожаление.

— Ничего! Мы наверстаем свое! — пообещало в трубку. Прохор давился смехом:

— А я то дурак по всему городу искал бабу! А она в одном подъезде живет. Зачем я, идиот, шарил вас по всем закоулкам, уговаривал. Надо было молча раздеться. Вот так как теперь. Сами, как бабочки на свет, слетелись бы. Выбирай, какую душа пожелает. Настоящие бабы в подъезде прикипелись. Вишь, все трое окосели. Знают, на что нужно обращать внимание. А то зациклились на возрасте всякие сикушки. Причем тут годы? Я еще в полном расцвете сил! Глянь, как бабы обомлели! Они толк знают. Теперь заметано! Только с соседками кентуюсь. Совсем кайфово!

Но утром, едва ступил на борт сейнера, узнал, что их отправляют в Магаданскую губу на лов сельди-пеструшки. Эта рыба приходит на нерест позднее всех, идет плотными косяками, но нерестится очень недолго, недели две-три. Можно хорошо подзаработать, если осенние тайфуны не настигнут на промысле и не сорвут планы рыбаков. Погода в тех местах капризная и неустойчивая. О том знали все рыбаки, а потому известие встретили без радости. У всех экипажей судов была своя память о всяком районе промыслового лова. Магаданскую губу помнили особо. В одну из путин там затонули от обледенения двадцать семь судов. Не смогли, не успели их спасти. Ушли на дно вместе с экипажами. Спаслись немногие, да и те уцелели чудом. Потому, ноябрь в Магаданской губе долгие годы считался проклятым месяцем.

— Слышь, Прохор, выручай всех! Останься сегодня дневальным, заночуй на судне. У тебя все равно никого дома нет. Никто не ждет. А мужики пусть побудут с семьями. Ни на один день уходим, — попросил капитан.

— Ладно, подежурю, — согласился Прохор без спора. А про себя подумал, что ни одна соседка не стоит светлой радости рыбацких детей, хоть ненадолго, пусть всего на одну ночь, побыть вместе с отцом.

Небо еще не просветлело, когда рыбаки по одному, по двое стали подниматься на палубу сейнера.

— Эй, Егор! Ты чего еле ползешь? Иль в третью смену вкалывал? Жена спать не дала? За все три недели вперед пахать заставила?

— Какой там! Дочка заболела! Температура под сорок! Душа разрывается, поверишь?

— У меня того не легче! Братан разбудил в два ночи. Племяша менты сгребли. Говорит, вломили так, что всего изломали и окалечили. Просит, помоги определить в реанимацию, а сначала из ментовки вырвать. Ну, приехали. Говорю с дежурным капитаном, он пеной захлебывается. Задолбанный племяш уже «на иглу» сел. Так и припутали в сортире со шприцем. А с ним еще два козла.

— Ну и хрен с ними! Они себя гробят. Скорее сдохнут. Чего их тыздить?

— Он же из кассы магазина деньги спер! Слышь, я братана волоку из милиции наружу, а он, дурак, в дверь зубами и ни в какую. Жалеет отморозка. Плачет! Умоляет за него. На коленки падает. Было б кого жалеть! Я из себя выходил. А мент жалостливым оказался. Видать у самого такой же придурок растет. Взял он у братана деньги, сколько племяш стырил, вернул их кассиру магазина, нашего козла в неотложке отправил в больницу. Его уже собрали по кускам и сшили. Он уже базарит. С братаном говорил. Обещал слезть с иглы. Только я не верю. Уж и не счесть его клятв. А толку нету.

— На судно взять надо!

— Зачем? — подскочил дизелист.

— Человеком племяша надо сделать.

— Ага! На шею камень привязать, увезти подальше от берега и выбросить дебила, чтоб землю не марал.

— Не стоит его клясть. Может израстется, нормальным человеком будет.

— Куда уж израстаться? Семнадцатый год!

— Да будет заходиться, Димка! Пойдет в армию станет человеком. Вон, мой старший, до армейки долбодуем был. Весь в засосах, бухой, домой под утро возвращался. Пришел со службы, не узнать. В институте учится и работает. Не пьет и не таскается. Там ему мозги промыли и на место вставили.

— Хорошо, что у него они были! У нашего придурка их отродясь не водилось.

— Чужой он тебе, не любишь! Уж так его обсираешь, будто в свете нет хуже, — не выдержал Прохор.

— Тебе бы такого сына, волком взвыл бы! — подскочил дизелист побледнев.

— Заткнись! Какой бы ни был, он живой. Плох тот, кто человека убедить не может, а кулаки не довод, они — дурь! Все в детстве шкодили и даже похлеще твоего племянника. И в его жизни будет человек, какой поможет словом и, перетряхнув душу, выбросит из нее весь мусор. Вот только какими словами он станет тебя вспоминать?

— Мужики, кончай базар! Пошли харчи грузить на борт! — позвал боцман.

— Нам новый трал дали! — радовался старпом.

— Давай его на борт! — распоряжался капитан.

Весь день прошел в суматохе. Рыбаки поднимали

на сейнер груз. Его было много. Даже новый телевизор принесли для кают-компании.

А вечером, когда уставшие рыбаки спустились с сейнера на пристань, Прохор остался один на притихшем судне. Он смотрел вслед людям, спешившим домой с работы. Море провожало их вздохами, шелестом волн по песку. Закончился еще один день. Сколько их предстоит пережить? Все ли рыбаки и суда вернутся к своему причалу из сельдяной экспедиции? Какою она будет? — смотрит Прошка вслед двум девушкам, спешащим по причалу. И слышал их разговор:

— Он сказал, что любит меня!

— Мне тоже говорил. Да где он теперь? Ращу сына одна. А он уже спрашивает:

— Где мой папка? Что отвечу ему, когда станет большим? Что его отец — прохвост, а я последняя дура!

— Жизнь на нем не кончилась. Ты еще встретишь человека. Вот посмотришь, будешь счастливой! Ведь у тебя уже есть сын! И радость вас не обойдет. Ты только верь! — затихли удаляющиеся голоса.

— А у меня нет никого. Ни одной родной души на всем свете. Живу я или умру, никто не вспомнит. Зато и не проклянет вслед. Вроде пока не за что! Разве вот соседка впустую станет стучать в дверь. Но с нею, замужней, лучше не связываться. Нехорошо соседу рога ставить. Самому горько было оказаться в таком положении. К чему другого обижать? — думает Прохор.