Эльмира Нетесова - Я обязательно вернусь

— Люда! Я люблю тебя! Не уходи! Я очень люблю! — услышал Прошка снизу и увидел пару

Парень пытался удержать девушку за руку.

— Ты только свое море любишь, а меня ничуть!

— Я и тебя люблю!

— Так не бывает. Любят одну!

— Люда я люблю тебя! — твердил парень.

— Тогда докажи! Останься со мной на берегу!

— Не могу! Меня уже взяли на судно. И мы завтра уйдем на лов. Ты будешь ждать меня?

— Всю жизнь?

— Я ненадолго. С месяц не больше.

— Все рыбаки так говорят. А сами уходят почти на целую жизнь. На берегу вас не удержать. И только море ваша подруга. Неужели и я должна целую жизнь ждать и бояться, чтобы море не отняло тебя навсегда.

— Люда! Ну, куда убегаешь? Ведь завтра мы с тобой уже не увидимся. Побудь со мной!

Если бы ты любил, мы прожили бы вместе целую жизнь. Но у тебя другой выбор. Я не выдерживаю конкуренции с морем. Оно оказалось сильнее. Живи в нем. Я лишняя между вами.

— Люда! Одумайся!

— Хватит! Не заходись. У земных людей земные мечты. И только придурки уходят в море. Что ты в нем забыл? Хочешь доказать, что стал совсем взрослым? Но твое море не щадит никого, даже детей! Нет у него ни души, ни сердца. О чем просишь, если сам не знаешь, вернешься ли ты живым?

— Ну и стерва! — не выдержал Прохор.

Девчонка испугано рванула по улице, забыв о парне.

А тот оглядевшись и никого не увидев, спросил:

— Кто ты?

— Дневальный! — услышал ответ сверху.

— Завтра я тоже стану рыбаком!

— Дай Бог тебе! Семь футов под киль! — пожелал Прохор парню. Тот, услышав морское пожелание, приободрился, успокоился и, повернув в обратную сторону, пошел домой, не оглядываясь.

Прохору не спалось не случайно. Где-то в середине ночи над морем поднялся ветер. Коротко сорвав пену с волн, начал раскачивать суда, стоявшие у причала. Прохор чутко вслушался в каждый звук. Вот два малых рыболовных сейнера скребанулись бортами. В следующий миг уже рээсы, более крупные суда, толкнулись друг о друга, послышался глухой скрежет обшивок. Тут и к сейнеру Прохора стало подкрадываться грузовое судно, с другого бока баржа стояла почти впритирку.

Человек сразу услышал, как почесалось о борт его сейнера транспортное судно. Оставаться в соседстве с ним было опасно.

— Пробьет обшивку и докажи, что не идиот. Надо выходить отсюда подальше, — решает человек и, оглядевшись, увидел, где можно поставить сейнер, не подвергая его опасности.

Пока вышел «из тисков», маневрировал, устроился подальше от соседних сейнеров, барж и сухогрузов, над морем означилась рассветная полоса. Можно было бы прилечь и поспать пару часов. Но Прохор вышел на палубу покурить. И вдруг услышал голос капитана:

— Прохор! Дай трап!

— Чего так рано? Ведь еще есть время…

— Услышал, что ветер поднялся. И не смог уснуть. Вдруг бы ты не смог или не решился отвести сейнер от причала на безопасное место. Мог уснуть крепко. И тогда сам понимаешь, что случилось бы.

— Мы не первую путину вместе. А все боишься, не доверяешь или присматриваешься! Да разве можно прозевать сейнер? Раз остался дневальным, головою отвечаешь.

— Проша! Я на море всю жизнь. Всякое видел. И меня не раз подводили, хотя казались очень надежными, даже друзьями, да только не на каждое плечо можно опереться. Понял? — глянул с усмешкой.

— Сколько лет, сколько путин мы знакомы?

— Много! — подтвердил капитан и добавил:

— Больше десяти!

— Я хоть раз подвел?

— В последнее время перестал тебя понимать.

— Скажи, Михалыч, в чем? — насторожился Прошка.

— Я не понял тебя, когда ты после землетрясения смотался на материк. Как истеричная баба, все бросил, никому ни слова, даже не прощаясь, умчался в никуда. Тебя убедили какие-то врачишки, чужие люди. С нами даже не поговорил, не посоветовался. Будто с чужими обошелся. Обидно было. Разве мы зла тебе пожелали бы? Сколько пережили и перенесли за прошлые годы! А ты чужим доверился. Ушел от нас! Ну, скажи, почему? Или там, в деревне, тебе одному было легче? Никогда не поверю!

— Михалыч, мне и впрямь было нужно сорваться отсюда. От могил и развалин, от краха. Я сам не знаю, как выдержал все. Ведь один остался.

— А там у тебя родня?

— Нет, никого! Все чужие. Но я не остался один. Там появился Никита и стал другом. Не только он, — потеплело лицо человека при воспоминании о Сосновке.

— Ну, почему уехал в деревню?

— Там спокойно, люди простые, бесхитростные. Они помогли успокоиться.

— Ты купил дом в деревне?

— Михалыч, такое покупкой не назовешь, заплатил символически. Старики к детям в город уезжали. Дом хоть даром бросай. В деревне теперь много пустых домов, но мой кирпичный. Отремонтировал его на загляденье. В нем постоянно жить можно. А коли нет, под дачу сгодится. Если доживу до пенсии, уеду в Сосновку. С нею ни один город не сравнится.

— Никак не могли мы понять тебя с твоим бегством, с деревней. Горе случилось у многих, никто из рыбаков не сбежал с судна. Все вернулись в команды, на свои сейнеры. Они давно отошли от случившегося. А ты и сегодня весь издерганный. Хотя пора уже остыть. Сам понимаешь, детей не вернуть, о бабе вовсе не хочу говорить. Но жизнь продолжается. Хватит тебе прокисать над могилами. Пока живы, о жизни думать нужно. Сам знаешь, ни у кого из нас нет гарантий на будущее. Вернемся ли из этой экспедиции живыми, знает только Господь Бог! Будут нас оплакивать или нет, лично мне безразлично. Хочется, чтоб все получилось! Но это мое желание. Услышит ли это судьба? А ты уже о даче побеспокоился. Наивный человек! Сколько лет в море, а так и не врубился, какою случается наша дача, одна на всех… Где мы якорь бросим, когда и в какой акватории? А знаешь, почему тебя ребята из деревни выдернули? — хитровато прищурился капитан.

— Привыкли ко мне, — предположил Прошка.

— Привыкает собака к ошейнику. Мужики сорвали, чтоб не прокис в захолустье, не погубил окончательно свою судьбу и жизнь. Переживали за тебя, как за родного. Даже поехать хотели за тобой, чтоб не засосало в самогонном болоте. Бывало с некоторыми флотскими эдакое наваждение. Ох, и долго их приводили в чувство после тех загулов. Бывало, сорвутся в отпуск к родне, и с концами. Месяца два, а то и три не просыхают. Не могут отличить киль от оверкиля. Шерстью обрастают. Вот тут, посылаем за ними, чтоб к концу отпуска снова на людей похожими стали и не закусывали из одного корыта со свиньями.

— Ну, нет, кэп! Я себя уважать не перестал. Не надирался до визга. Все в пределах нормы. Раком не только средь улицы, в своем дворе никогда не стоял. Пьяным никто не видел. Сам знаешь, не увлекался я этим и меру свою всегда знал.

— Но как тебя уговорили на деревню?

— Особо не уламывали. Привезли посмотреть, приглядеться. А в ту пору сады цвели. Всякое дерево невестой смотрелось. Я ж цветущих садов сколько лет не видел, а тут душа заныла, родное вспомнилось. И вдруг над самой головой соловей запел. Поверишь, я и совсем сдался. Как с человеком, как с мужиком с ним заговорил. А он поет во всю душу. Я его до ночи слушал. И уговорил он меня. Целый месяц их песни успокаивали. Не поверишь, соловьи заново научили смеяться и дышать, видеть вокруг себя людей, общаться с ними. До этого, как глухое полено жил. Спасибо им, мне они не только ту весну, а жизнь возвратили. Потому, остался в Сосновке.