Владимир Якименко - Сочинение

И вот уже длинный чёрный «кадиллак» плавно затормозил у подъезде. Шофёр в синей форменной фуражке с почтительным полупоклоном распахнул перед Серёжей дверцу. И в ту же секунду толпа юных болельщиц, подобно волне, захлестнула его. Нет, нет, он устал, он только что с концерта… А перед глазами ревущий многотысячный зал, напоминающий гигантскую чашу, и он на пятачке эстрады в кровавом свете прожекторов, и сотни протянутых с мольбою рук. Вопль экстаза, восторга, преклонения… Как же он устал! Как хочется тишины! Сейчас откроется дверь, войдёт неслышно очаровательная брюнетка в белой крахмальной наколке. «Что изволите?» «Джин энд тоник, — небрежно скажет он, не поднимая головы. — И ещё распорядитесь, чтобы не пускали Демьяна. В шею его!»

И действительно, мягко отворилась дверь. От неожиданности Серёжа привстал в кресле — вместо девушки вошла Изабелла Давыдовна. Серёжа растерялся. С детства он не мог уяснить, как вести себя в её присутствии. С одной стороны, холодная сдержанность классной дамы, полупрезрительный взгляд, под которым замираешь от непомерной робости и смущения; с другой — почти приятельское, доверительное: «Треплется с какой-то герлой…» Минуту назад ещё недоступно-высокомерная, Изабелла Давыдовна села в кресло напротив, изящно подобрав юбку, скрестила стройные ноги в светлых ажурных чулках, и в её вытянутых пальцах с перламутровыми ноготками задымила сигарета.

— Скажи, тебе нравится Элтон Джон?.. А? Просто с ума схожу. Могу слушать часами. Максим со своими ребятами делает пару его вещей. Очень клёво. Но сейчас они редко дают концерты. Уединились, всё забросили… Сочиняют рок-оперу. Максим пишет музыку на мотивы народных песен. Боже мой, раздобыл где-то кучу пластинок: хор Пятницкого, владимирские рожочники… Бегает на выступления фольклорного ансамбля Покровского. В полном экстазе. Это же сущий кошмар, когда мальчишка так разносторонне талантлив! Ты знаешь, Серёжа, я боюсь лёгкого успеха. В прошлом году вдруг увлёкся живописью, начал писать маслом — забросил учёбу, днём и ночью не отходил от мольберта. Ты видел, конечно, его картины… Мы с Валентином Павловичем сначала не обращали внимания и даже ругали его за пропуски занятий. А потом как-то, скорее для забавы, Валентин Павлович показал их знакомому художнику. Тот пришёл в восторг: «Сколько непосредственности, сколько экспрессии! Какой поразительной чистоты голубой цвет!»

Точёные, сильные ноги Изабеллы Давыдовны, длинные и тонкие, как у ахалтекинской лошади, подобрались, постукивая об пол каблучками лёгких туфелек, как бы в такт её речи. Чёрные глаза, вырастая, устремлялись в потолок, и она говорила, говорила, изредка лишь откидываясь на спинку кресла, чтобы не без скрытого удовольствия взглянуть на себя в зеркало.

Говорить Изабелла Давыдовна могла часами, чем дальше, тем более воодушевляясь. Всё, что касалось её дома, её семьи, было у неё всегда самое лучшее, самое талантливое, самое-самое… Ну, действительно, какой ещё журналист-международник, кроме Валентина Павловича, мог писать такие блестящие репортажи о трущобах Ист-Энда и Гарлема и в то же время снимать сенсационные фильмы о жизни миллиардеров, кровавых преступников большого бизнеса? Самыми немыслимыми путями, часто с риском для жизни он добивался интервью у американских мафиози и дипломатов, генералов из Пентагона и глав правительств, нищих, забастовщиков, студентов…

Но тут, к счастью, в комнату влетел Макс в очень узких вельветовых джинсах и куртке с погончиками из того же коричневого вельвета. Макс прижимал к животу ярко-жёлтый телефонный аппарат. Чёрный шнур змеился следом.

— Привет! — сказал Макс с радостной доброй улыбкой, которой он всегда с готовностью одаривал друзей. — Не заскучал с моей маман? — И, подскочив к Изабелле Давыдовне, склонился, нежно чмокнул в щёку, держа телефон в правой руке чуть на отлёте. — Клёвая у меня маман, скажи, Серёжа!

Изабелла Давыдовна поднялась, едва заметным движением оправила юбку. Выражение холодной суровости вновь появилось на её лице. И она вдруг стала поразительно похожа на завуча Нину Петровну, когда та стоит в коридоре перед опоздавшим учеником.

— Не буду вас стеснять. — Изабелла Давыдовна вышла из комнаты.

Они с Максом остались одни. Макс присел на кровать, жёлтый телефон поместился у него на коленях. С телефоном Макс не расставался никогда. Даже в постели ночью не выпускал аппарат из рук. Телефон захлёбывался от звонков. У Макса была тьма всяких знакомых, и всем он был нужен, все жаждали с ним встречи. Если же хотя бы на несколько минут прерывались звонки, Макс сам начинал отщёлкивать диском номера: «Андрюш, Серёж, Саш, Маш, Кать, Даш (имена постоянно менялись)! Ну, какие дела?..»

— Ты извини, Серёжа, — сказал Макс. — Девочка звонила…

— Хорошая девочка? — спросил Серёжа.

— Плохих не держим, — тотчас же отозвался он. — Случайно познакомился… Вся такая модная из себя — в моём вкусе… — Продолжить рассказ ему не дал телефонный звонок. Макс поднял трубку. — Этт я. — Лицо его приобрело сосредоточенно-деловое выражение. — Ты решил? Берёшь? Я понимаю, понимаю… Двенадцать ноль. Минимум, минимум, как другу… Что поделаешь, время такое. Хочешь быть красивым… Ну, подумай, подумай, но в темпе. Завтра — крайний срок… Кстати, у неё есть подружка, очень даже приличная — могу посодействовать, — продолжал Макс, уже обращаясь к Серёже. Но едва только трубка улеглась на рычажки, телефон, вздрогнув от нетерпения, зазвонил опять. — Этт я. Помню, помню. Разве я могу забыть? — сказал Макс, расплываясь в улыбке. Голос его смягчился, становясь каким-то клейким, вкрадчивым. — Пробиться трудно? Да всё дела, дела… Ну, конечно, и девочки… — Он довольно захихикал. — Встретиться? Можно в принципе… Знаешь, позвони мне завтра после трёх. Хорошо, Маришенька? Ну, и ладушки.

Несмотря на то, что они не сказали ещё друг другу и десяти слов, Серёжа ясно видел: Макс рад его приходу. Телефонные звонки лишь усиливали эту радость: он вновь и вновь не без гордости мог показать, каким нужным всем и важным человеком стал.

Макс любил многолюдство, суету. Больше всего на свете он боялся хотя бы на мгновение остаться в одиночестве. В выходные, свободные от репетиций, Макс договаривался о встрече сразу с несколькими приятельницами и приятелями. И, случалось, за вечер успевал побывать в нескольких компаниях, даже если одна находилась в районе Преображенки, а другая — возле метро «Беляево». Расстояния не смущали его. Он всегда был в движении. Он знал, какие премьеры прошли за последний месяц в театрах, какие выставки и где открылись, какие новые фильмы выпустили на экран. Он был частым посетителем всех мало-мальски известных кафе на улице Горького и на Калининском проспекте. Он мог танцевать хоть до утра, сыпать забавные анекдоты направо и налево, изящно, непринуждённо ухаживать за девочками. Без общения, без постоянных слушателей, без зрителей, подчиняющихся мгновенно его влиянию, Макс задохнулся бы, наверное, зачах и мог бы даже погибнуть, как декоративный цветок, оставшийся без поливки.