Клаас Хейзинг - Чернокнижники

12. Вольфганг Хильдесхеймер. «Марбо». (В пластиковой пленке.)

13. Томас Бернгард. «Стереть из памяти». (В книжном футляре.)

14. Бото Штраус. «Сестра Марлен». (Края переплета чуть потерты.)

15. Гюнтер Грасс. «Камбала». (С пометками сестры Фалька.)

16. Петер Хандке. «Короткое послание для долгого прощания». (В двух изданиях.)

17. Жан Поль Сартр. «Бытие и ничто». (Суперобложка за время лежания в кофре заработала досадную трещину.)

18. «Степка-Растрепка». (Кое-где обложка в пятнах.)

19. Патрик Зюскинд. «Парфюмер». («Настольная книга» Фалька.)

20. Сес Ноотебум. «Ритуалы». (Издание на голландском языке.)

21. Овидий. «Метаморфозы». (С вложенными листками-закладками.)

Почтительно замерев, Райнхольд часами простаивал в библиотеке отца, чтобы отсортировать эти два десятка книжных позиций. Несколько раз кряду перекладывал свой книжный багаж. Выбирал «Даму в озере» Раймонда Чэндлера и снова отказывался от нее. «Защита волков» Энценсбергера снова перекочевала на неблагодарное двадцать первое место. (Как было видно из-под тайком подсунутой Библии… Нет-нет, лучше уж оставить это.) «В поисках утраченного времени» Пруста выпала из списка вследствие объема. Тогда пришлось бы выбросить половину Гёте. Райнхольд стремился к тому, чтобы полные собрания сочинений таковыми и оставались.

Герой его позднепубертатного периода (будет, однако, уместнее воздержаться от обсуждения столь деликатной темы) звался Шниром. (Гансом Шниром, насколько мне помнится.) Райнхольду не хотелось больше копаться в былых идентификационных идеалах, и его затянувшаяся пубертатность вместе с вышеназванной книгой благополучно перекочевала в книжный шкаф отца. Хотя Райнхольду пришлось еще раз открыть дверь в библиотеку — это было весной, его отец как раз пребывал на лечении, а он приехал навестить мать. Однако поскольку пропахшее застарелым потом помещение так напомнило ему о страхах периода юношеских прыщей, он так и не решился переступить порог библиотеки.

Спонтанное расположение изъятых из кофра книг Райнхольда не удовлетворяло. Но и на расстановку их в хронологическом порядке он никак не мог решиться. Для него все они относились к одному и тому же временн о му отрезку. Тогда он рассортировал все книги в соответствии с шестиразрядной цветовой гаммой. Вследствие этого боготворимому им Гёте выпало весьма невыгодное место. Стало быть, по алфавиту. Сначала Райнхольду показалось, что он достиг желаемого. Так. Беньямин. Прекрасное начало. Лишь потом он узрел, что это — улица с односторонним движением. Водрузить Библию, от которой тоже никуда не денешься, за Беньямином, или же первого места удостоить Новый Завет? Да, но не мог же он просто так взять да располосовать Библию надвое. Он, книжный червь Райнхольд, разумеется, не мог пойти на такое! (Он не был настолько наивен.) Тогда за Беньямином? Ни в коем случае! Это уже совсем никуда не годится. Библия носила имя «Книга» (не мог же он взять да позабыть о первоначальном значении этого слова, так что уж не обессудьте), уже поэтому ей никак нельзя было оказаться на втором месте. Ни за что на свете. И Райнхольд решил просто положить ее на ночную тумбочку, как в отелях, он сам не единожды видел. Однако стоило ему увидеть ее там, как в голову пришла досадная мысль о том, что, пожалуй, мать именно такого шага от него и ожидала (впрочем, оставим мать Райнхольда до поры до времени в покое), поэтому он снова убрал Библию с тумбочки и положил ее назад в кофр, который, в свою очередь, закинул на шаткий платяной шкаф. (Три дня спустя этот популярно-культовый библиографический шедевр благополучно приземлился на его письменном столе, Фалька вдохновила на подобный шаг драма, которую он тогда увлеченно проглатывал. Все верно. Никто не знал Райнхольда лучше его матери. Вы еще познакомитесь с этой женщиной.)

Комната его занимала площадь в девять с половиной квадратных метров. Райнхольду, выросшему в огромном домище в целых три этажа, пришлось долго привыкать к этой норе. Его отец распланировал бюджет сына чрезвычайно рационально. Вероятно, потому что Фальк так и не бросился очертя голову выполнять заготовленные за и для него карьерные предначертания. Вероятно, потому что Фальк непременно желал посвятить себя изучению философии в университете на другом конце страны, а не в своем родном городе. Вероятно, в силу привычки, сводившей его педагогические устремления к одному-единственному принципу — удержать Фалька на весьма коротком финансовом поводке. У отца никогда не могло возникнуть желания, например, взять да отправить сыну ящик, битком набитый книгами. Его же самого книги скорее тяготили. Библиотека была унаследована от тестя, и отец относился к ней с известной долей пиетета. Но стоило ему раскрыть книгу, как практически мгновенно заявляла о себе аллергия на бытовую пыль. Раз пять подряд обстоятельно чихнув, он бросал книгу и со всех ног удирал прочь: мужчина в теле, передвигавшийся будто перегруженная, осевшая по самую ватерлинию баржа, которого никто и вообразить себе не мог бегущим куда-то, сломя голову мчался прочь из библиотеки. Описанная сцена повторялась с периодичностью одного раза в месяц, и маленький Фальк подбирал с пола книжки, на которые аллергическая реакция его родителя была наиболее острой. В 1972 году это были произведения Томаса Манна, Гейне, Юнгера, Тургенева, Брода, Толстого — отпускной месяц не в счет, — затем шли сборник репертуаров театров, Бёлль, годовая подшивка «Шпигеля», Зигфрид Ленц и Достоевский. (Вы не усматриваете здесь глубинной причинной связи?)

Райнхольд восседал на кровати. Рядом с ним лежал раскрытый «Степка-Растрепка». И теперь он мог пересказать наизусть любую историю. Все истории, прошедшие через закоулки его воображения, выстраданные им, рисовались вновь и вновь. Чаще всего это был летевший на ярко-красном зонтике мальчуган, с каждым рисунком уменьшавшийся, оставлявший позади себя и белое здание кирхи — и поныне Фальку эти черты казались присущими решительно всем кирхам, — и зеленые поля, настигаемый зловеще-черной тучей, стиравшей его следы. Переполненный восторгом свободного полета и в то же время снедаемый отчаянной тоской по дому, Райнхольд годами ложился в постель с этой книжкой и с нею же пробуждался по утрам. Именно ее персонажам суждено было стать героями его первых комиксов, которые он в толстенных конвертах посылал своей старшей сестре, когда ее на месяц отправляли в детский санаторий, затерявшийся где-то в глубинах Шварцвальда.

Сегодня Райнхольд уже каким-то образом перерос этого мальчугана. Или же ветер ослаб. Или зонтик продырявился. Он закрыл книгу. Перед ним покоились его книжные сокровища. Их можно было по пальцам перечесть. Слишком мало, чтобы исчезнуть, погрузившись в них. Ничтожно мало, чтобы даже прогуляться по ним.