Е. Бирман - Игра в «Мурку»

— Апартеид и сегрегация, — отвечал тогда без подготовки Борис (Серега не мог знать, что он подвел ему оседланного коня и даже помог попасть ногой в стремя), — всегда вокруг нас. Мы, например, не тащим к себе в дом первых встречных с улицы (Серега поежился), а принимаем у себя друзей (Серега приободрился). И почему, например, сибирская нефть должна принадлежать одной России? («Ага, — подумал Серега, — вот какой оборот!») Сокровища земных недр — достояние всего человечества. Я и в этом усматриваю проявление сегрегации. Это нефтяной апартеид и углеводородная сегрегация.

— Завтра же и повезу его на Голаны, — с энтузиазмом сказал Теодор. — Поедем вдвоем, чтобы не отвлекался на разговоры, на женщин.

Серега по приобретенной им в Африке привычке утром любил поспать, тем более что Электрическая компания не посягала больше на его время и не распинала с утра пораньше на очередном высоковольтном столбе. По этой причине забрать Серегу с улицы Жаботинского в Рамат-Гане, где он заночевал у пожилой пары агентов российских спецслужб (он еще не подобрал себе квартиру в Шхунат-Бавли), удалось только в 10 часов утра, хотя Теодор намекал, что в такое дальнее путешествие неплохо бы выехать часов в семь, если не в шесть. Он заметил, что из окна на 3-м этаже их провожали две пары глаз, показавшихся ему немного испуганными. Серега перехватил взгляд Теодора.

— Мы их используем только для ночевок, — пояснил Серега, — хорошие, в общем-то, люди. Бздливые немного, но это можно понять — при Сталине жизнь начинали.

Мимо рамат-ганских небоскребов, мимо центрального тель-авивского вокзала, такого приземистого, что ему, кажется, не то что небо, а и почву скрести утомительно, они съехали на приморское шоссе, но съехали из-за ошибки Теодора, лелеявшего уже вдохновение для предстоящей речи, не в ту сторону, а по Теодоровой привычке езды домой — на юг вместо севера. Пришлось разворачиваться у центра Азриэли, и Теодор, раз уж случилась ошибка, показал Сереге рисунок Рами Меири на стене училища «Макс Файн» — смешной человечек, раздирающий себе пасть пальцами.

— Это и у нас в России умеют, — заметил Серега.

Приморское шоссе было совершенно свободно в субботнее утро. Может быть, поэтому Теодор опять ошибся и закатил в Герцлию, взяв не ту полосу. Но и отсюда он выбрался довольно скоро, и теперь уже ничего не мешало ему добраться до поворота на Зихрон-Яаков. Первым делом Теодор решил заехать в Тверию, показать Сереге Генисаретское озеро, где Йешуа из Назарета основал экономичный рыбный промысел и ходил по воде, как по асфальту. Всегда лучше начать с уважения к культурным традициям гостя, решил Теодор, хотя Серега, судя по всему, окончил школу КГБ в то время, когда там христианские ценности проходили с критическим уклоном. Но, может быть, отзывали Серегу из Африки на курсы повышения квалификации, Теодор тактично не стал осведомляться. Во всем, что касается религии, считает он, лучше всего принимать театральную позу благородной почтительности, которую оказывают друг другу при встрече в русском фильме два французских дворянина в шляпах с перьями и при шпагах: глубокий поклон, при котором кончики

придержанных за эфесы шпаг фаллически приподнимаются, но в духе ритуала, приподнимаясь и глядя в противоположные стороны, излучают только достоинство и никак не угрозу или пренебрежение.

По дороге приступил Теодор к рассказу о сионизме. Начал в соответствии с программой краткого курса не с Бога, не с Адама и Евы, не с Авраама, Исаака, Иакова. Даже не с Моисея и царя Давида, а прямиком с Кишиневского погрома и тезки своего Теодора Герцля. Пока речь шла о погромах, Серега слушал тихо, когда же дошли до кибуцев, заинтересовался доярками, спросил: как они? Теодор не преуспел с ответом, отметив про себя, что вот и он знает о сионизме далеко не все. Заехав в рассказе несколько вперед по обычной своей непоследовательности, рассказал Теодор о том, как вместе с Россией интриговали сионисты против Америки, чтобы провозгласить Еврейское Государство. Тут снова оживился Серега. «Вот видишь! — сказал. — Надо бы нам вот так всегда — вместе». Рассказал Теодор о еврейских толстовцах, о любви к русским песням. И такой сионизм Сереге тоже понравился.

Так, за разговорами, приехали в Тверию. Запарковали машину. Подошли к озеру. Постояли на набережной. Посмотрели на Тверию, посмотрели на озеро — поехали дальше. Но прежде чем подняться на Голанские высоты, еще поискал чего-то Теодор в окрестностях Генисаретского озера и наконец остановился у какого-то современного, но низкого зданьица.

— Что здесь? «Джон Баптист», — прочел Серега на здании.

— Это кто? А, знаю, — Иоанн Креститель.

Посмотрели на реку Иордан, Серега оценил пренебрежительно ее ширину, вытряхнул из кармана брюк пару крошек, на вид несъедобных, попытался скормить их рыбкам. Затем попросил Теодора спуститься к реке, присел вместе с ним на корточки у самой кромки, взял его руку и макнул в воду.

— Это зачем? — спросил Теодор, но Серега только хитро улыбнулся в ответ. Мол, не такие поверхностные курсы повышения квалификации в нашей организации. Еще приобрел Серега в магазинчике бутылочку со святой водой из реки Иордан.

— Для полковника, — сказал. — Мелочь. На нарушение субординации не тянет, только подчеркивает профессиональную подготовку, — пояснил он Теодору.

«Не так уж он прост», — решил для себя Теодор. Теперь ничего не мешало подняться им на Голаны. Ну что рассказывать о Голанских высотах? Если вы там бывали — знаете, как там дышится, как просторно, как звенит тишина, какие есть там озера и водопады, как роится и пахнет чистейший воздух, какая там первозданная нетронутость старых минных полей. А чтоб еще полнее насладиться широтою раскрывшихся далей, апрельской зеленью с черными валунами, которые разбросаны будто специально, чтобы очаровать и расшевелить душу, хорошо бы нам, подобно тому как запивают кофе водой, мысленно заезжать при этом в Бней-Брак, как когда-то заехал туда Теодор с той только целью, чтобы развернуться на трассе Гея. Проплутал полчаса в переулках и выехал с трудом на улицу Жаботинского, но уже в Рамат-Ган.

Проехали Голанские высоты из одного конца в другой, постояли на площадке, с которой открывается чудная артиллерийская позиция на дружественную России Сирию. Несмотря на то что начал Теодор про сионизм не с начала, а по краткому курсу сионизма — с погромов и Герцля, дошел он только до подлости англичан, именуемой ими real politic, и их Белой книги, не позволявшей евреям ступить на землю предков до провозглашения государства. Поскольку про подлость англичан Серега был наслышан на курсах повышения квалификации, то он вовсе не удивился. Но тут стали они спускаться с Голан к Кирьят-Шмоне, и такие перед ними развернулись пропасти, такие открылись красоты, что Теодор прямо захлебывался от восторга, указывая на них Сереге. Смотри, смотри, говорил он, сосны пирамидальные, словно из стены, на склоне обрыва почти горизонтально растут! Точно монголы в пиршественных халатах копья вперед наставили. Знаю, что монголы на лошадях воевали саблями, но здесь они словно спешились и приготовили копья к бою! А вот сюда посмотри, Серега! В эту пропасть! Видишь? Правда, до чего красиво? И так Теодор распалился, расписывая красоты еврейского севера, что Серега уже не столько смотрел на красоты, сколько на Теодора, и чувствовал удивление в коктейле с завистью и проникся уважением к энтузиазму Теодора, от которого разило такой любовью к своему Отечеству, какую даже школе КГБ привить ученикам не всегда удается. Но потом Серега все же отвлекся от речей слегка охрипшего Теодора и сам начал смотреть вокруг, не слушая речей сиониста.