Е. Бирман - Игра в «Мурку»

— Привязной ремень! — напомнил ему Борис.

— Да у нас в Димоне… — начал было возражать Серега.

— Штраф ты платишь! — не стал дожидаться Борис Серегиных сентенций насчет порядков в Димоне.

«И в России тоже…» — хотел добавить Серега, но махнул рукой и пристегнулся.

И снова — рамат-ганские небоскребы, гордый блеск их в душе Бориса собирается как в зеркальной параболе и, сконцентрированный в его взгляде, брошенном на русского разведчика, угрожает ослепить последнего. Снова вокзал, которого Борис не замечает, выруливая на Аялон, а потом — и на трассу Тель-Авив — Иерусалим.

— Это что-то вроде путешествия из Петербурга в Москву, только в данном случае — как бы из Москвы в Петербург, то есть из Тель-Авива, метрополии экономической, в Иерусалим, метрополию державную, — объявил Борис и дружески толкнул плечом сонного Серегу. — Это в поезде из Москвы в Петербург можно выспаться ночью, а здесь расстояние ровно в десять раз короче, плюс виды, плюс памятники.

— Слева христианские монастыри, в том числе молчальников, вроде тебя, — объяснял в дороге Борис, — а справа от дороги — музей танковых войск Еврейского Государства. Мы с тобой и туда как-нибудь съездим.

Серега вздохнул. Между зелеными холмами, поросшими хвойным лесом, показались красные крыши домов. И на эту пасторальную картину обратил Серегино внимание Борис. И если Теодор на еврейском севере сам увлекался красотами, то Борис передавал свои чувства Сереге тем способом, которым учат домашней гигиене котят. Таким в точности способом ткнул он Серегу носом в покрашенные от ржавчины остовы сгоревших машин, везших продовольствие осажденному Иерусалиму в 1948 году.

Вот наконец и сам Иерусалим. Вот и парковка. Отработанным маршрутом провел Борис Серегу в Иерусалиме через миленькую пешеходную зону, где можно купить картины с евреями либо летающими, либо молящимися. Таков условный язык искусства: все знают, что в жизни евреи занимаются добыванием денег, едой, сексом и другими «гешефтами», а на картинах, которые сами пишут, они летают или молятся, или, окончив летать и молиться, смотрят с картин на прохожих и думают, например: а не купит ли картину со мною вот этот внук еврея, похожий на русского поэта Есенина, которого прогуливает еврей, похожий на христианского поэта Пастернака? Но у этого еврея, который прогуливает внука еврея, выражение глаз совсем не такое, как у поэтов серебряного века, веет от него практицизмом и решительностью, что несомненно выдает в нем пламенного сиониста. У такого кость не отнимешь!

Таковы уж картины (холст, масло) в Иерусалиме! Их от прочих картин отличает необычайная проницательность! Но нет, не купит картины внук еврея. Во-первых, сегодня суббота, и дверь магазина заперта, а во-вторых, жалованье, которое платит внуку еврея некий полковник Громочастный, невелико, картину на него не купишь. Жалованье внука еврея в Электрической компании было побольше, но внук еврея сбежал из Димоны, а значит, и из Электрической компании, а ему еще нужно каждый месяц изыскать 600 долларов дополнительно к получаемым им квартирным на оплату двух комнатенок в Шхунат-Бавли в Тель-Авиве (престижное, говорят, местечко: парк «Яркон» рядом, до Нетании двадцать минут на автомобиле без пробок). И убереги его Всевышний, строго смотрит на Серегу еврейский портрет, от того, чтобы зарабатывать внуку еврея эти 600 долларов содомским грехом, на что намекал ему гой Громочастный.

А еще — много серебра в витринах. Серебро и деньги — одно слово в еврейском языке, объясняет Борис Сереге, на что Серега ему возражает, что он уже год в стране и такие мелочи и сам знает. Да, говорит Борис, забылся — это объяснение для туристов из России, а ты — наш. И Борис ласково и легонько потрепал Серегу за мочку уха, зная, что так принято выражать расположение к человеку в Димоне.

«Что он подразумевает под этим „наш“, — подумал Серега, — разве не они сами состоят в моей шпионской сети? Да он и не главный в „Брамсовой капелле“. Теодор — главный, его я первым завербовал на набережной в Тель-Авиве. Зря заносится этот псевдопастернак над Есениным, — подумал еще Серега, — это Есенин — настоящий русский поэт».

Впрочем, Серега быстро оттаял. Во-первых, потому что он вообще быстро оттаивает, как всякий, кто хоть год прожил в Димоне, а во-вторых, не мог не признать, что Борис — человек, судя по всему, неплохой, идейный и к нему, Сереге, относится с явной симпатией. Оттого и позволяет себе иногда фамильярности и амикошонство. А кто в Димоне, например, не позволяет себе фамильярностей и амикошонства? Ладно, давай рассказывай дальше, Борис.

— Не течет кровь терактов по пешеходной зоне потому только, что смывают ее в тот же день, не дают ей взывать к небу, — говорит в Борисе поэт сионизма.

От этих слов уже в Серегиных жилах вскипает кровь и сжимаются кулаки. Эх! И что толку от этих «лаф-лафов» (рохля, дрянь человек, левый интеллектуал [14] Интеллектуал — индивидуум, обладающий способностью выходить за пределы здравого смысла. )! Сюда бы Володю! Уж с ним вместе разобрался бы Серега с Соседями! Раз и навсегда! «Сибирь», «фуфайка», «ушанка» — запомнили бы пару-тройку полезных слов, вместо того чтобы русский мат заучивать! Надо бы доклад написать на эту тему полковнику с предложениями о рациональном использовании колымской инфраструктуры. Серега представил, как катят тачки несостоявшиеся шахиды. Правда, добавил им тут же мысленно каши в миску и снизил норму выработки, поскольку по природе не был жесток.

Из пешеходной зоны вышли двое эти на улицу Яффо. И почти сразу предложил Борис Сереге посмотреть налево. Видишь, говорит, — православный храм. Это в Иерусалиме все равно как синагога в Москве на улице Архипова. А слева от храма — Русское Подворье, которое, как и полагается, для евреев — острог.

Да что этот Борис все нарывается сегодня, разозлился Серега. Вот еще русофоб сраный выискался! Ну и правильно, что острог! Потому что евреи — все жулики! Как только дождь, непогода в Димоне, так у Хаима жена приболела, у Моше дите нужно отвести к зубному врачу — зубы, видите ли, наружу торчат у ребенка, как у вампира. Вот и полезай Серега на верхотуру, ремонтируй высоковольтную линию, чтобы не осталась без электроэнергии текстильная фабрика! И молись какому хочешь богу, хоть своему, хоть ихнему, чтобы не подал Серегу подъемник в провода так, что вспыхнет он подобно вольфрамовой нити, осветив на краткий миг пустыню, преображенную руками и волею сионистов!

Но опять тает Серега, потому что Борис уже обнял его за плечи, а затем и припечатал такую «чапху» (дружеский хло пок по плечу), энергии которой и иной сантехник в Димоне позавидовал бы.

— Где это ты научился раздавать «чапхи»? — поинтересовался Серега. — Разве и в еврейском хай-теке печатают «чапхи» инженерам, будто в Димоне электрику, спустившемуся с электрического столба живым на землю?