Мари Хермансон - Тайны Ракушечного пляжа

Но они были не одни. Вниз, на море, Кристина со своего места под валуном посмотреть не могла, только вверх, на скалу. Но до нее доносились пронзительные, взволнованные голоса и звуки лодочного мотора.

Вскоре лодок и голосов стало больше. На вершине горы появились люди.

Темнота сгустилась, и скалу стали освещать карманными фонариками и яркими прожекторами. Девочка стояла прижавшись к скале, пронзенная световыми лучами, как приколотое насекомое. Она была смертельно напугана. Но хранила полное молчание.

Какого-то мужчину спустили на обвязанной вокруг талии веревке прямо к малышке, он крепко обхватил ее, и их подняли наверх. По фьорду эхом пронеслось людское ликование.

Лодочные моторы заревели и стали удаляться. Голоса на горе смолкли. Воцарилась полная тишина. Девочки больше не было.

Она продолжала жить, как прежде. Выходила на байдарке во фьорд и, когда позволяла погода, добиралась до шхер. Бродила по горам и лугам. Собирала в корзинку сокровища. Сидя за столом, соединяла вместе оставленное ей природой и вдыхала жизнь в то, что уже омертвело. Она ездила на велосипеде в магазин, стирала одежду, пекла себе хлеб.

Но Кристина больше не поднималась в башню из стекла и света. Она ощущала одиночество, и это чувство было для нее новым. Ей всегда казалось, что у нее есть все, что ей надо. Проблема заключалась в том, чтобы оградить себя от ненужного, защититься от разрушительного. Раньше она часто рвалась прочь от людей. Теперь же, впервые в жизни, она стремилась к человеку. Впервые тосковала.

Весь ее мир покрылся налетом скорби. Места, где они с девочкой бывали, камни, на которых малышка сидела, горы, на которые она забиралась, луга и побережья, где она бегала, — все было покрыто этим матовым налетом.

Лето закончилось. Фьорд умолк. Вода сделалась черной, в горах пошли проливные дожди.

Каждый раз, когда она просыпалась на полу в одеялах, ей хотелось протянуть руку и дотронуться до девочки. Хоть она и все знала, рефлекс не пропадал. Перед окончательным пробуждением воспоминания о девочке становились особенно сильными: ее запах, мягкая кожа, щекочущее дуновение ее дыхания. Кристина подолгу лежала в полудреме, пытаясь все это удержать. Когда же она открывала глаза, видела лишь пустое место. Но на стене толпилось множество маленьких птичек.

Вокруг нее постепенно сгущалась тьма.

Она затащила наверх байдарку, укутала ее в брезент и привязала к стене дома.

Темнота стала проникать в саму Кристину. Она лишилась защитного слоя. Темнота впитывалась в нее, разъедала ее, заполняла пустоту в груди.

Никогда прежде вещи не говорили с Кристиной так, как теперь. Входя в дом, она сразу слышала их голоса. Они что-то шептали и кричали из ящиков.

Она раскладывала их по столу: панцири крабов, перья ворон, клочки заячьего меха, тонкие косточки черепа чайки. Они говорили об увядании, разложении, высыхании и распаде.

— Прикоснись к нам, — просили они. — Разбуди нас. Вдохни в нас жизнь.

И она бралась за них, соединяла их клеем, медной проволокой и кожаной тесьмой так, что их голоса приближались друг к другу и, сливаясь, начинали звучать по-новому.

— Защити нас. Укрепи нас, — шептали они.

И она рисовала на них защитные знаки, плела им из веток клетки, одевала их в шлемы из фольги и плащи из травы и серебряных нитей.

Она работала до полного изнеможения, а потом ложилась на пол и погружалась в долгий сон.

Однажды она приготовила себе термос с чаем. Потом упаковала его в рюкзак вместе с баночкой таблеток и отправилась через мокрые от дождя горы к пляжу, где находилась скала с пещерой.

Она проползла вверх по проходу до пухового ложа. В отверстие между валунами ей была видна сидевшая на скале большая серая чайка. От дождя птица нахохлилась.

Кристина налила себе чаю и стала одну за другой глотать таблетки, запивая их чаем. Она не спешила. Но и не останавливалась, пока баночка не опустела. Тогда она улеглась. Она перестала чувствовать холод.

В пещере стало темнее. Это чайка уселась прямо в отверстии. Ветер распушал ее перья, и они чуть подрагивали. Глаз чайки сверкал, словно желтое холодное стекло.

— Хочешь, я приготовлю поесть, — сказала я. — А ты пока поработаешь.

Йенс стоял возле кладовки и с задумчивым видом разглядывал ее содержимое.

— Отлично, — согласился он с благодарностью и обернулся ко мне. — Завтра за мной приедет жена, и мне бы хотелось к тому времени все успеть.

Я надела клетчатый, словно шахматная доска, передник, висевший на крючке, осмотрела кладовку и холодильник и призвала на помощь всю свою фантазию, чтобы придумать что-нибудь интересное из их содержимого. Там было множество специй и восточных паст, а также кое-какие овощи. Я потушила цветную капусту, брюкву, кабачок, морковку, яблоко и томаты из банки, приправив блюдо карри и перцем чили. И сварила кус-кус. Потом отыскала подставку и поставила кастрюлю на стол, нашла в холодильнике пиво и взбила зернышки кус-куса с кусочком масла.

— Все готово! — закричала я.

— М-м. Сейчас, секундочку, — откликнулся Йенс.

Прямо как в добропорядочной семье. И меня вдруг осенило, что так вполне могло бы сложиться. Если бы Майя не пропала тем летом, если бы их семья столь внезапно не распалась, если бы они вернулись сюда на следующее лето и снова пригласили меня и я бы приехала с обретенной за год уверенностью в себе и поздно проснувшимся интересом к парням…

Нет, так бы все равно никогда не сложилось. Юношеское увлечение вряд ли бы окончилось браком, да и такой брак едва ли продержался бы столько лет. Ему бы уже давно пришел конец.

— Иди, а то все остынет! — снова крикнула я.

— Иду.

Я начала есть одна. Доносившееся из комнаты тихое постукивание сменилось другим звуком — монотонным тарахтением принтера.

— Неужели обязательно включать принтер, пока мы едим? — заметила я, когда Йенс наконец появился.

На нем снова были очки в оранжевой оправе. Он сходил обратно и закрыл дверь в спальню.

— Ну, что, теперь нормально?

За обедом он снова повел беседу в приятном, профессионально-любезном стиле, под аккомпанемент приглушенного тарахтения принтера. Когда принтер внезапно замолкал, Йенс делал паузу, а потом опять продолжал говорить. Лучи осеннего солнца падали на старый деревянный стол, превращая пиво в наших стаканах в золото.

После обеда Йенс пошел в спальню и вернулся с кипой бумаг.

— Можешь почитать, пока я мою посуду, — предложил он. — Сейчас тепло, думаю, на веранде ты не замерзнешь.

Он достал из стенного шкафа в холле шезлонг, вынес его на веранду и раскрыл.