Константин Григорьев - Зелёный туман

– Расстреливать? – не поверил Седой. – Это что, вместо пятерика вышка?

– Угу. Причём вышку Никитка нарисует даже тем, кого повяжут в 58-м. Задним числом к стенке поставит, личным указом.

– Падла! – прохрипел Седой. – Вот сука, блядь!

Он, откинувшись на стуле, долго скрипел зубами. Потом, овладев собой, спросил:

– Хорошо. Ну, гад Никита! А что там денежная реформа?

– Так ведь обмен денег намечается, однако.

– Знаю. И что?

– А то, что бумажки менять будут, а монеты нет, – с удовольствием произнёс я, вспомнив художественный фильм "Менялы".

– Ну? – Седой, видимо от раздражения, пока ничего не понимал.

– А ты подумай: обмен-то один к десяти, а монеты менять не будут. – И я закурил, предоставив ему возможность догадаться самому.

Седой – умный всё-таки был мужик! – наклонил голову, задумался и вдруг, пристально глянув на меня, кивнул: понял.

– Вот такие пироги, – закончил я. – Да ты не переживай, недолго Никитке царствовать: в октябре 64-го его (я сделал жест "пером по горлу") попрут, на заслуженный, так сказать, отдых.

– Попрут? С поста генсека? За что? – Седой снова был ошарашен. – Кто? Это тогда советская власть кончится?

– Нет, советская власть ещё долго будет мозги парить. А Хруща сместят товарищи по партии, которых он к тому времени достанет хуже горькой редьки. – Я снова закурил. – А в основном – за развал сельского хозяйства. Рассказать про сельхозреформу 1959 года или хватит пока новостей из будущего?

Седой потёр шею, мотнул головой:

– Хорош пока, успеется, – и, сплюнув на пол, крикнул: – Ворон! Чифир запарился?.. Так тащи!

Пока мы втроём чифирили, Седой был мрачен и неразговорчив. От вторяка отказался и, сказав на прощанье: "Надо будет, держи связь через Ворона или Футляра", ушёл.

А я, выпив с Вороном на прощанье, на следующее утро переехал в посёлок Одинцово. Я пару раз бывал в этом городе по службе, и контраст с тем, что я видел раньше, меня потряс: в 57-м Одинцово было большой дремучей деревней, заросшей клёнами и дубами. Невозможно было представить, что ровно через четыре месяца этому посёлку будет присвоен статус города, а чуть позже – районного центра.

Я не без труда нашёл среди множества деревянных домиков свой. Меня уже ждали. Я без проблем подружился с хозяйкой дома – действительно, хрупкой старушкой далеко за семьдесят, – во многом благодаря тому, что без лишних просьб делал мелкий ремонт по дому и отстёгивал Пелагее Степановне по двести рублей в месяц "на лекарства". В общем, худо-бедно прожил я в этой гниющей развалюхе неподалёку от разбитой трассы – Можайского шоссе – восемь лет. И это были насыщенные восемь лет.

Владимир Сергеевич вздохнул, замолчал и больше ничего в этот вечер не рассказывал, только смотрел на противоположный берег и курил, забыв про свои донки. Я понял, что его гложут воспоминания, и на этот раз ушёл первым, бросив ему на прощание: "До встречи!" Банкир ответил взмахом руки и, потерев лоб, закурил новую сигарету.

Запекая вечером свежепойманного судака в фольге (больше в тот вечер я ничего не поймал; у банкира, впрочем, вообще не было ни одной поклёвки), я вдруг подумал: интересно, ему ведь должно сейчас быть (25+52) семьдесят семь лет, а на вид – не больше шестидесяти. Странно это. Сомнения в его правдивости и нормальности вновь залезли мне в душу, я не знал, что думать, но вкуснейший судак под белое вино как-то отвлекли от непонятных рассказов непонятного человека, и, сытый и пьяный, я уснул мгновенно.

Ночью жара наконец разрешилась грозой и ливнем, который к утру перешёл в моросящий дождь, но поскольку, как я уже говорил, сидеть, пусть и в такую погоду, дома и смотреть телевизор мне не по нутру, я, надев плащ, пошёл на речку.

Владимир Сергеевич уже был на своём излюбленном месте и, когда я подходил, увлечённо тянул леску. Он вытащил обычного для Москва-реки окунька, уже третьего за сегодня. Видя такой клёв, разазартился и я, и ближайшие два часа нам было не до разговоров: как всегда после грозы, рыба брала отлично. Но часа в два дня клёв как отрезало, я достал термос и бутерброды, а Владимир Сергеевич свои неизменные "Мальборо". Закурив, он продолжил рассказ о своих приключениях.

– Итак, легализовался я в том мире, в приснопамятном 57-м году, и стал постепенно в него втягиваться. Пустота и тяжесть в голове поначалу страшно мучили. Я вспомнил статьи и телепередачи наших космистов, экстрасенсов, телепатов и кто там ещё про ментальное поле Земли, ноосферу, коллективное бессознательное и всё такое. Что, типа, у Земли есть ноосферное поле, в котором обитают все в совокупности мысли людей, знания, идеи из прошлого и настоящего и даже проецируемые из будущего.

Знаете, – Владимир Сергеевич потёр лоб, – а в этом, как я понял на практике, что-то есть. Я ведь оказался выдернут из ноосферы своего времени и попал в ноосферу прошлого, в котором многих мыслей и идей моего времени ещё не было, а если они и были, то не под тем соусом, в котором существовали в моём прошлом настоящем. Отсюда, наверное, такая пустота в голове, тупость от отсутствия идей, которым нечем было в этом времени питаться. И самое страшное – такое же отсутствие чувств и такое же отсутствие любви. Видимо, чувства и любовь тоже имеют в своём времени свою ноосферу, – чувствосферу, любвисферу и что там ещё. Короче, выпал я в пустоту, и воспоминания о прошлом будущем были наибольшей пыткой, потому как отсутствие наполнения воспоминаний прошлыми чувствами превращало их в двумерные картонные декорации того, чего на самом деле нет.

Владимир Сергеевич снова закурил и мрачно уставился на противоположный берег.

Я уже достаточно понял собеседника, чтобы не задавать дурацких вопросов, и пошёл проверять свои донки. Наживка была не тронута, рыба вообще перестала клевать. Заменив всё же червяков и уснувших живцов на свежих, я вернулся на своё место, и Владимир Сергеевич продолжил.

– Но недаром говорится, что человек ко всему привыкает, начал привыкать и я к своему столь нелепому положению. На работу, понятно, не устраивался, просто бродил по тогдашней Москве, так не похожей на нынешнюю. На ещё не снесённое Зарядье любовался, на уже не существующие церкви, дома и скверы. В мавзолей даже ради прикола отстоял – на Сталина посмотреть. Он аж розовый лежал, голубчик! Н-да… Народ тогда попроще, пооптимистичнее и повеселее был: спортсмены в парках бегали, детишек – целые стаи. А женщины… Блин, никогда не видел столько женщин в юбках и платьях, в брюках ведь ещё ни одна не ходила. Жаль только, магазинов круглосуточных тогда не было, тяжело было отвыкнуть от привычки покупать водку, когда захочешь. Хм… Да что я вам говорю – вы и без меня всё это помните, зарапортовался.