Петер Ярош - Тысячелетняя пчела

— Я не шпионю! — стоял на своем Лауко.

— Брось, я знаю, для кого ты шпионишь! И кому запродался! — орал купец. — Сраным французам, русским и сербам! Вот потому ты и хихикаешь в кулак от радости, когда видишь поезда с нашими ранеными! Потому и подаешь тайные сигналы русским аэропланам, летающим над Ружомберком! Ты тоже из этой вражьей славянофильской своры!

— Нет! Нет! Нет! — уверял, скрестив на груди руки и чуть не плача, кандидат Лауко.

Валент Пиханда нагнулся к Яно Слабичу и хотел было ему что-то сказать, но сзади, совсем рядом, увидел улыбающегося тайного агента, который льстиво поклонился ему.

— Потеха хоть куда, — заметил он.

— Мне что-то не очень весело! — отозвался Пиханда.

— А мне напротив, напротив! — улыбнулся шпик.

Слабич схватил Пиханду за руку и предостерегающе подмигнул ему. Оба опять огляделись вокруг. К Лауко подошел с торжественным видом патриот-адвокат и, расставив ноги, стал над ним.

— Вижу и слышу, что ты отрицаешь все, в чем тебя здесь обвиняют, — сказал адвокат. — Но мы не поверим тебе, пока ты не оправдаешься и не дашь клятву! Становись на колени и клянись!

Мирослав Лауко встал, растерянно посмотрел на суровые лица вокруг себя и опустился на колени.

— Повторяй за мной! — приказал ему адвокат.

— Клянусь, — повторял кандидат Лауко вслед за адвокатом, — что я не являюсь и никогда не буду ни русским, ни сербским, ни французским шпионом! Клянусь, что я ненавижу славянофильскую сволочь и что буду всегда и везде бить ее и уничтожать! Клянусь, что я люблю венгерское отечество и, если понадобится, отдам за него жизнь! Клянусь, что никогда не буду предателем! Да здравствует отечество! Да здравствует наша справедливая война!

— Нарекаю тебя патриотом! — торжественно сказал адвокат и стал поливать Лауко охлажденным вином.

Вся компания, столпившись вокруг коленопреклоненного Лауко, бурно веселилась. Многие поливали его шампанским, вином, коньяком и водкой. Лили водку ему на волосы, на лицо, за воротник, на одежду. Лауко в истерическом смехе широко открывал рот, захлебывал спиртное, но выражение страха все еще не сходило с его лица.

Валент Пиханда и Ян Слабич обменялись понимающими взглядами, чуть приметно кивнули и двинулись к выходу.

— Куда же вы, куда? — окликнул их улыбающийся тайный агент, который от души потешался над перепуганным кандидатом Лауко.

— На свежий воздух! — отрезал Пиханда.

Они вышли из клуба и вздохнули свободнее.

— Свиньи! — процедил сквозь зубы Пиханда и злобно сплюнул.

— Если бы только свиньи! — взорвался Слабич. — Это скоты, шовинисты, бараны безмозглые, извращенцы, хамы! Я бы их!..

— Может, и придет час, — сказал Пиханда. — Но, если даже и придет, все равно ничего ты не сделаешь. Уж такие мы! Еще, глядишь, поблагодарим их, что не относились к нам, словакам, того хуже.

— Это уж брось! — возразил Слабич. — Если бы не эта треклятая война, ты бы увидел…

— Если бы да кабы!..

— Это наше «кабы» однажды сгинет без следа. И придут подвиги! Поразительные подвиги! Но прежде всего необходимо — и немедля же после войны — познакомить с нашими словацкими проблемами в Венгрии всю Европу. Уж кто-нибудь найдется, кто придет нам на помощь!

— Русские — скорей всего, но с ними мы воюем, — вздохнул Валент Пиханда.

— Война вечно длиться не будет, и ей наступит конец, — сказал Ян Слабич.

Скрипнули двери, и друзья поторопились отойти подальше. Сделав шаг, другой, Пиханда оглянулся и, увидав выглядывавшего из дверей тайного агента, жестом руки подозвал его. Но тот лишь погрозил пальцем и закрыл двери.

— Пойдем ко мне, опрокинем рюмочку! — пригласил Пиханда товарища.

Гермины с сыном дома не оказалось. Пиханда наполнил рюмки, оба выпили.

— Пусть поскорее сгинет этот кошмар! — пожелал Ян Слабич.

— Лишь бы и нам с ним не сгинуть, — сказал Валент Пиханда. — Окопная война пожирает солдат, как сказочный змей. Все это содержится в тайне, но только под Перемышлем, который мы хотели вырвать у русских и тем самым вытеснить их с Карпат, мы потеряли свыше полумиллиона солдат. Еще несколько таких сражений, и на фронт погонят детей и стариков…

Вошла Гермина с сыном. Валент дал понять Яну, чтобы тот пи о чем не говорил, но Гермина бросилась к ним в крайнем смятении.

— Я от вас иду, — сказала она Слабичу, — еле жива со страху. Твоя жена и другие, кто был у вас, клятвенно утверждали, что эти ружомберкские фанатики-патриоты вывезут нас всех на Мадьяры, так как мы, дескать, шпионы и предатели!

— Глупости! — отозвался Пиханда. — Успокойся! Никуда мы отсюда не двинемся!

— Посмотрел бы я, как бы они нас вывезли! — воскликнул Ян Слабич. — Я и впрямь кому-нибудь шею сверну! — Он гневно стукнул по столу, чуть не опрокинув бутылку с водкой.

В дверях раздался звонок. Гермина тихо охнула и судорожно схватила Валента за руку. Валент взглянул вопрошающе на Яна Слабича, улыбнулся жене, сыну и пошел к входной двери. Перед ней стояла Мария Радкова.

— Вы, Мария? — невольно обрадовался Валент. — Входите!

Мария в растерянности остановилась в прихожей, не желая проходить дальше. Гермина, ее сын Мариан и Ян Слабич с любопытством выглянули из комнаты.

— Заходите, посидите с нами! — любезно обратилась Гермина к Марии и, улыбнувшись, слегка коснулась ее рукой.

— Нет, нет, спасибо, — возразила Мария. — Может быть, в другой раз, сегодня у меня нет времени… Шла мимо, дай, думаю, зайду, спрошу о Петере… Может, он вам подал весточку, — повернулась она к Валенту Пиханде. — Может, вы о нем хоть что-нибудь знаете?

— К сожалению, мне о нем ничего не известно, — сказал Валент. — Но, думается, тревожиться вам незачем, среди погибших он не числится… Возможно, он в плену у русских.

— Вы думаете? — обрадовалась Мария Радкова.

— Это самое вероятное!

— Так, значит, он уже не на фронте?

— Нет! Скорей всего, нет!

— Спасибо вам! — сказала Мария Радкова, собираясь уходить.

— Вы в самом деле не останетесь? — еще раз спросила ее Гермина. — Хотя бы ненадолго?

— Сегодня у меня правда нету времени.

Проводив ее, Гермина облегченно вздохнула и вернулась в гостиную.

— Пойду-ка и я! — сказал Ян Слабич. — Жена, верно, заждалась меня…

Он простился и ушел, а Гермина повисла у мужа на шее и расплакалась. Валент Пиханда стоял, слушал ее рыдания, глядел на сына, но ни слова не обронил.

Бенедикт Вилиш не помня себя орал на нотара Карола Эрнеста: «Креста на тебе нет! Двух моих сыновей послал под пули, а теперь хочешь, чтоб и меня извели?!» Он выхватил нож и наверняка подколол бы лотара, если бы несколько мужчин — из пожилых призывников — не удержали его. Нотар попятился, побледнел, а когда в лицо снова кинулась краска, взревел на Бенедикта Вилиша среди притихшего люда: «За решетку я тебя не упрячу, приятель, а иди-ка ты повоюй за милую душу!» Так Бенедикт Вилиш был призван в армию. А с ним и другой каменщик — Юрай Гребен, и железнодорожник Биро Толький, и крестьяне Ян Древак и Юло Митрон, и бывший причетник Мразик и Петер, Павол, Феро, Йожо, и многие-многие другие… Под душераздирающий крик женщин и детей мужики расползлись по казармам Прешова, Ужгорода, Вены и Кошиц… Призывались солдаты, обученные и необученные. Солдаты шли на фронт почти немедля, необученных сперва четыре недели жестоко муштровали. Бенедикта Вилиша и Юрая Гребена отправили в Кошице. Три недели спустя их обоих навестили жены. Принесли им в узелках по пять рогаликов, сала, хлеба, кусок колбасы и бутылочку палинки. Когда Вилишова жена спросила его: «Как поживаешь?», он грустно ответил ей: «Пригодился бы мне старый лайблик, а в нем часы на ремешке, ножик, бумажка, спички и кисет для табака». И жена со слезами на глазах сказала ему: «Кисет я принесла!» Она запустила руку в большой карман на юбке и выловила красивый кисет, сработанный из бараньей мошонки, отлежавшейся в отрубях, долго моченной и выделанной так, что была нежна как бархат. Бенедикт Вилиш, широко открыв глаза от изумления, взял кисет в руки, ощупал его, сжал в ладонях и вдруг отвернулся, чтобы жена не заметила слез, заблестевших на глазах. Потом опять поглядел на нее, взял ее голову, прижал к груди и тихим голосом, но с живостью затянул: