Петер Ярош - Тысячелетняя пчела

— Безбожниками люди везде гнушаются, в любой работе, — сказал строго патер Крептух и, подняв угрожающе палец, тут же резко ткнул им в сторону Само: — Не только за себя, но прежде всего за своих малых детей вы в ответе. А они хотят есть каждый день. Вам должно вести себя так, дабы воспитывать их со всей ответственностью и без изъяна. Я уповаю все же, что мы найдем общий язык… Храни вас господь…!

Но общего языка они так и не нашли. Само ни в церкви, ни в приходе не показывался. Уже второй месяц работал сезонным каменщиком на железной дороге и втайне надеялся, что его возьмут на постоянную работу. Они чинили мосты, строили сторожевые будки. Из Гиб хаживали втроем — кроме Само, еще двое железнодорожников, Ян Аноста и Биро Толький. Выходили они из дому утром после пяти, чтобы уже к шести заступить на работу. Аноста, двоюродный брат Мартина Пиханды, был на десять лет старше Само, но держался с ним накоротке. Биро Толький был мадьяр. Несколько лет назад, женившись, вошел в бедную семью пастуха и выучился хорошо говорить по-словацки. Оба они были людьми славными, и Само любил их. Проработав вместе с Само месяц и узнав друг друга, они доверили Пиханде свою тайну: «Мы двое, Ян Аноста и Биро Толький, изменим мир. Мы двое — сло

{в скане нет страниц 190–191}

— цию. Аноста и Толький завалили Само старыми номерами журналов «Зора» и «Нова доба», дали почитать газеты «Непсава», «Арбайтер Вохенхроник», «Ди Вархайт» [78] Стр. 192. «Зора» («Заря», 1897), «Нова доба» («Новое время», 1897–1899) — первые словацкие рабочие газеты, издававшиеся в Будапеште при финансовой помощи чешской социал-демократии. «Непсава» («Голос народа», с 1872 г., на венгерском языке), «Арбайтер Вохенхроник» («Рабочая еженедельная хроника», на немецком языке) — с 1880 г. — органы Всеобщей рабочей партии Венгрии. «Ди вархайт» («Правда», 1899, на немецком языке) — орган братиславской организации Социал-демократической партии Венгрии. И. Богданова . . Всунули ему брошюру «Кто такие социал-демократы», а он в свою очередь должен был им обещать, что непременно прочтет все. Когда они ушли, у Само сперва закружилась, а потом и разболелась голова. Он отбросил все и лег спать. В постели рядом молилась жена. Да, молиться куда легче, подумал он и вздохнул. Жена нежно прильнула к нему. Он обнял ее, поцеловал, а почувствовав душистое, крепкое тело, забыл обо всех дневных заботах и терзаниях. Целых две недели он вечерами бился над книжками и газетами. Аноста и Толький чуть ли не ежедневно спрашивали его:

— Читаешь?

— Читаю! — отвечал Само.

На третью неделю Само в свою очередь ошарашил обоих.

— Ребята, язви вас в печенку, я с вами! — крикнул он им в понедельник.

Так Само Пиханда стал социал-демократом.

Еще в тот же вечер все трое напились у Герша. Утянулись в самый дальний угол корчмы и перешептывались там до того таинственно и тихо, что их и слышно не было.

Одну-единую фразу Аноста проговорил во всеуслышание:

— Само, я горжусь тобой!

Само приосанился: в этот момент он и сам гордился собой!

Валенту Пиханде полегчало только в поезде. На перроне он долго прощался с Лидой Томечковой и рад был, когда состав наконец подали. Пригласил Лиду ненадолго в купе, положил чемоданы, они обнялись и поцеловались.

— Целуешь меня, будто в последний раз, — сказала Лида.

— Всякое возможно, — улыбнулся он иронически.

— Знаю! — сказала она. — Но я буду ждать тебя, надумаешь… приезжай…

Многого он не обещал, да и Лида на сей раз не требовала обещаний. Он снова вышел с ней на перрон. Она крепко пожала ему руку и, заглянув в глаза, сказала печально:

— Теперь мне кажется, что я тебя уже и вправду не увижу!

Поезд тронулся, и Валент вздохнул с облегчением. Помахал Лиде и сел. Только теперь он обнаружил, что в купе не один. Напротив сидела пожилая супружеская чета, а рядом офицер в звании майора. Валент вытащил газету, попробовал читать, но не смог. Откинувшись назад, прикрыл глаза и стал думать о Лиде. Неужели действительно он никогда ее не увидит?.. Никогда не коснется, никогда не будет ласкать, не будет с нею близок? Томительная печаль исторгла слезы из-под прикрытых век и вынудила его судорожно сжать челюсти. Нет! Так нельзя! Он вскочил, быстро вышел из купе в коридор и там приказал себе: «Не думай о ней, забудь! Ты ее уже никогда не увидишь, ты ведь хорошо это знаешь, так думай, что ее вообще не было! Забудь! Забудь!» Он поборол в себе прилив печали и, немного успокоившись, вошел в купе. Украдкой оглядел попутчиков. Майор, верно, возвращался из отпуска или отправлялся в отпуск. Пожилая чета, как выяснилось из их разговора, ехала проведать дочь, вышедшую замуж в Колин. «Что они обо мне думают? Знают ли, что я навсегда покинул Лиду? Знают ли, что грущу по ней? Знают ли, что я новоиспеченный юрист, доктор права?» И ему стало досадно, что, по всей вероятности, они ничего о нем не знают. Досадно, что это не написано у него на лбу, для вящей ясности: «Ага, вот сидит или вот идет образованный человек, доктор права, который поможет вам одолеть любую несправедливость! При надобности обратитесь к нему! Используйте его ум, смелость и благоразумие. Ах, если бы я еще умел играть на рояле, — вздохнул Валент. — Вот это была бы комбинация: пианист-виртуоз и юрист. Я мог бы не робея войти в лучшие салоны и везде быть в центре внимания! Ах, ах!» Он снова почувствовал почву под ногами. Если еще минуту назад все казалось ему зыбким и туманным, а без Лиды и вовсе ненужным, то сейчас вещи вокруг обрели смысл, по крайней мере тот наисущественнейший, которым они всегда были к нему повернуты. Ему сразу стало веселее, и хорошее настроение не покидало его весь остаток пути, все долгие часы, пока после множества пересадок он не вышел из пассажирского поезда в Кралёвой Леготе и не остановился, наконец, спокойно и уверенно на пороге родительского дома. Сначала повисли на нем Самовы дети. Он завалил их конфетами, и они тут же отцепились от него. Потом он обнял мать, отца, брата и невестку. Раздал немудреные подарки, выставил на стол литровку палинки. Разлил. Выпили за окончание университета, за его благополучное возвращение и за здоровье всех присутствующих.

— Где же ты собираешься работать, брагец? — спросил его Само.

— Еще не знаю! Но дома не останусь!

— Таких грамотеев, как ты, небось всюду с руками оторвут, — сказал Само. — Это вот рабочих — пруд пруди.

— Уж работа найдется! — крутилась вокруг Валента мать.

— Гадерпан о тебе несколько раз справлялся, — пробурчал отец.

— И эта его форсунья намедни меня остановила, — отозвалась невестка Мария. — Не знаю ли, мол, когда объявишься.

— Ну и Ганка, само собой! — простонала мать. — Та от нетерпения просто разум теряет.