Петер Ярош - Тысячелетняя пчела

— Знаешь, что я сегодня видел в Леготе? — спросил Павол Швода.

— Нет, не знаю! — ответил Само Пиханда.

— У молодухи еврейки…

— Какая же она была у ней?

— Такую я б и тебе пожелал! — расхохотался Швода.

— Свинья!

— Если бы она овдовела, — продолжал гоготать Швода, — я бы ее уломал, как бог свят, и коров бы ради нее пасти бросил. Ух, я б уж расстарался — она бы не жаловалась! Выпить у тебя есть что?

— Одни последки!

— Кто пьет последки-остатки, тот всегда пригожий да гладкий, — отчеканил Швода, — валяй, не погнушаюсь ничем.

Само нагнулся и извлек из-под мешков бутылку, в которой булькало немного палинки.

— Пей на здоровье!

— А ты?

— Не буду!

Швода выпил и тылом руки утер губы.

— А то, что мне полагается, дашь? — спросил он.

— Возьми мешок муки и вари себе всю зиму галушки.

— После возьму, нынче-то я не затем пожаловал…

Само взглянул на него вопрошающе.

— Матей Шванда послал. Посоветоваться хочет с тобой кой о чем.

Немного подумав, Само кивнул.

— Скажи ему, что приду!

— Нашим не след знать, о чем мы толкуем, — сказал Матей Шванда. — Зайдем-ка на часок к Гершу.

Само Пиханда и Павол Швода встали. Из горницы вышла Матеева жена в трауре. Прошло две недели с Зузиных похорон, а мать все еще не могла опамятоваться. Ходила как во сне и то и дело — на людях либо в укромном уголке — заходилась в плаче. И теперь, при виде Само, глаза ее налились слезами.

— Ладно, родная, ладно! — Матей подошел и ласково погладил жену по увлажненной щеке.

Она кивнула и с тяжким вздохом пошла в горницу.

— Такая нелепая смерть! — проронил Матей.

Само взглянул на него, и его обуял ужас. Недоставало самой малости, чтобы он оказался на Матеевом месте… Вечером после несчастья Мария приникла к нему и сама не своя, дрожа всем телом, прошептала в испуге: «Дерево ведь могло раздавить и нашу Эмку или Марека!» Закрыв ладонью ей рот, он заставил ее замолчать…

Они вошли в корчму. Только сегодня Само заметил, как постарел и обрюзг Герш: живот стал до того велик, что не дозволял ему наклониться, а уж согнуться — и подавно. Расторопной Рахели что ни утро приходилось обувать мужа. Он и сейчас кричал на нее с неудовольствием: «Ты чего накупаешь столько свинины, тетеха! Ее у тебя — черт на печку не вскинет… Кровяная она, кровяная. Я не ем ее! На дух не принимаю!»

Мужчины сели в сторонке.

•=— Что изволите? — спросил у них Герш.

— По пол-литру на одного, один на всех! — пошутил Павол Швода.

— Не болтай! — оборвал его Пиханда. — Принеси-ка по стопочке. — Они выпили, заказали еще по одной.

— Зачем позвали? — спросил Пиханда.

Шванда и Швода обменялись взглядами.

— Хотим тебя в свою артель взять, — сказал Шванда. — Конечно, с мельницей дела твои малость поправились, но и оно не бог весть что. Мы вот с Палём решили податься в Америку, хорошо бы и тебя прихватить…

Само передернулся, резко выпрямился, а потом смешался, нервически вытер ладонью лоб.

— Ты же на стройку в Пешт ладился.

— И пойду! — сказал Шванда. — За месяц, другой кой-чего заработаю на первое время и соберусь… Чтоб ехать в Америку, нужно путем подготовиться…

— Я могу двинуть хоть завтра! — отозвался Павол Швода.

— А как же коровы — не соскучишься? — спросил Пиханда.

— Будто за морем коров нету? — рассмеялся Швода.

— Ну, что скажешь? — напирал Матей.

— Не знаю, ребята, но мне вроде неохота! — выкручивался Пиханда.

— Два-три года продержимся, зашибем деньгу, а там воротимся.

— Подумаю! — сказал Само. — Но обещать ничего не обещаю.

— Ладно, подумай! — кивнул Матей Шванда.

— За Америку! — поднял рюмку Павел Швода.

Само молчал. Однако выпили все, потом встали.

Священник Крептух с утра был не в духе. Причетник Юлиус Мразик отказался от причетничества.

— Отчего, сосед, вы отказываетесь от этой богу угодной службы? — спросил его священник.

— Из-за соседских распрей! — ответствовал Мразик.

— Как так? — не понял священник.

— Сказать как есть?

— Всенепременно!

— Эта мерзкая гнида, прошу прощения, пан фарар, соседка Криштофикова обвинила меня, — жалуясь, Мразик покраснел, жилы на висках вздулись, — что я, мол, запускаю руку в пожертвования и что, мол, ноги ее в церкви не будет, покуда Иуда закрывает за вами дверцы перед алтарем… Я и Иуда, пан фарар! Разве был случай, чтоб недоставало в церковной кассе хоть малости? Да провалиться мне…

— Хорошо, хорошо, Мразик! Я поговорю с ней…

— Поговорить-то вы можете, пан фарор, но я все равно ни за что больше не соглашусь быть причетником!

— Можно бы и обождать до конвента [107] Собрание правомочных членов евангелической церковной общины. , там бы все уладилось…

— Нет, пан фарар! Я не отступлюсь от своего решения…

Юлиус Мразик не дал себя уговорить — он твердо стоял на своем, и священника это прогневило. Ищи теперь нового причетника, проверяй его, вышколивай… А придется… Ко всем будущим неизбежным трудностям он уже сейчас испытывал отвращение. А на законе божьем опять вышел из себя. Привел учеников в приходский сад и стал распространяться о боге. И тут перед всеми учениками проказник Петер Пиханда его и спрашивает:

— Пан фарар, а есть ли на свете бог?

— Есть, сын мой!

— Я не верю, я не видел его!

— Не сподобился, значит…

Священник двинулся к молодому Пиханде, а тот, решив, что ему не уйти от выволочки, повернулся — и бежать, но перед ним оказалась огромная лужа после вчерашнего ливня. Он попытался на бегу перепрыгнуть ее, но угодил прямо в воду. Зашатался, упал на спину и, разумеется, вымок до нитки.

— Ну вот, господь тебя и покарал! — сказал священник Крептух. — Такие шутки добром не кончаются!

Ученики, сгрудившись вокруг лужи, смеялись над Петером Пихандой.

— Неправда, ребята, это я сам упал! — воскликнул Петер со слезами. — Я нарочно не перепрыгнул и поскользнулся нарочно.

— Вруша, вруша, — выкрикивали ученики.

Не сдержавшись, Петер заплакал взахлеб и, мокрый, убежал. Священник Крептух, встретив позднее Марию, позвал ее в приход.

— Вы дурно воспитываете своих детей! — сказал он строго.

— Почему, пан фарар? — испугалась Мария.

— Из них вырастают такие же безбожники, как и их отец. Он спесив, спесивыми становятся и дети. Возьмитесь за ум, Мария! «Ибо прах ты и в прах возвратишься». Ваш Петер нынче богохульствовал…

Священник рассказал о случившемся, Мария расплакалась.

— Вы, ведомо, порядочная, благочестивая и богобоязненная женщина, такими должны быть и ваши дети. Уделяйте им больше внимания, и с помощью божьей из них вырастут добрые христиане.

Мария обещалась и, расстроенная, ушла. Поспешила на мельницу. Обошла мукомольню, чтобы не встретиться с Само, и тут же взяла Петера в оборот.