Валентин Ежов - Вольная жизнь

— Погоди, не гони, — сказал боцман.

Клава поджала губы:

— Не мешай человеку. Он очень хорошие тосты говорит.

Патлатый признательно поклонился Клаве, не расплескав, поднял фужер, помолчал немного и торжественно заговорил:

— Мой лучший друг, моряк и поэт Гриша Уголек написал обо мне такие стихи:

Клава удивленно подняла голову:

— Надо же, ни слова не поняла!

Патлатый презрительно усмехнулся. Запрокинув голову, он медленными глотками начал опорожнять фужер с водкой… Боцман, сообразив, чем это кончится, поднял руку и снова сделал знак швейцару. Тот, кивнув, нырнул в подсобку.

Когда Патлатый опорожнил фужер и обвел всех горящим взглядом, у столика уже стояли носилки, а к нему с двух сторон протягивали руки швейцар Степаныч и официант. Патлатый, оттолкнув их, шагнул к носилкам.

— Я сам!.. — Он улегся на носилки, скрестил на груди руки и, глядя в потолок, объявил: — Все. Сегодня возвращаюсь в родную гавань!

В это время Гриня, в своей шикарной фирменной куртке, светлых брюках и любимой кепочке „Симпл лайф“, слегка надвинутой на глаза, подходил к ресторану. Держа его под руку, с ним рядом шла красавица. С первого взгляда в ней невозможно было узнать скромную Галю. На ней была короткая светлая шубка. Платье ее было гораздо выше колен и открывало ее стройные ножки в элегантных туфельках на высоких каблуках.

Лицо ее, ухоженное тщательными процедурами, ослепительно сияло. Волосы, которые она до этого стягивала в пучок, были подстрижены и уложены, как у манекенщицы Пьера Кардена.

— Гриша, может, я зря надела шубу? — тихо спросила она.

Гриня строго ответил:

— Галя, еще раз тебе говорю — все нормальные женщины в развитых странах так ходят и летом.

Они подошли к ресторану. Толпившиеся около него мужчины уставились на Галю. Гриня с гордым видом подвел ее к дверям. Все расступились, швейцар Степаныч с приветливой улыбкой поклонился. И тут из толпы шагнул к ним лысый бич. Он умоляюще поглядел на Гриню. Гриня кивнул ему, бросил швейцару:

— Это со мной.

Гриня и Галя не спеша шли по проходу. Лысый деликатно держался в отдалении.

Сидящие за столиками моряки и их подруги реагировали однозначно: все не спускали глаз с раскрасневшейся и еще более похорошевшей Гали. Клава, сразу заметившая ее и Гриню, поджала губы, протянула:

— Теперь поня-я-тно, почему он опоздал.

Боцман тут же потянулся к бутылке шампанского, стоящей рядом с Клавой. Клава ударила его по руке.

Гриня подвел невесту к столику друзей. Клава, окинув Галю взглядом, опустила глаза. Гриня снял с Гали шубку, повесил ее на спинку стула и вежливо отодвинул его. Галя уселась, а Гриня громко сказал:

— Дорогие Пал Палыч и Клавдия Васильевна!.. Разрешите вам представить Галю. Сегодня мы с ней подали заявление.

— Ого!.. — боцман тут же схватил стоящую перед Клавой бутылку шампанского. Клава только шумно выдохнула. — Ну, уж за это — только шампанское!

Он выстрелил пробкой и стал разливать пенистое вино. Как-то незаметно оказавшийся за столом Лысый деликатно пододвинул и свой фужер. Боцман, увидев его, вытаращил глаза. Клава удивленно покачала головой.

— Гляди, Клава!.. — подлизывался боцман к жене. — Уже выздоровел! Значит, не зря за него пили!

Лысый слегка наклонился:

— Благодарю вас. Я совершенно здоров.

Боцман встал, поднял фужер:

— Предлагаю выпить за молодых!.. За моего друга Григория Александровича Потемкина. Сегодня он потерял свободу!.. А это горько — мужчине потерять свободу! Очень горько! — громко закончил он.

— Горько! — подхватил Лысый.

Гриня без лишнего смущения сграбастал Галю и влепил ей поцелуй. Все выпили. Лысый, чокаясь с Галей, наклонился к ней:

— А я вас где-то видел.

Галя, пожав плечами, отвернулась; Боцман под шумок стал снова наливать себе, но Клава, отстранив бутылку, накрыла фужер ладонью.

— Хватит. Ты в Африке хорошо попил!

Боцман шумно вздохнул:

— Эх, Клава, ничего ты не понимаешь — в Африке муха цеце живет! Скажи ей, Гриня!

Гриня поднял палец:

— Укус мухи цеце смертелен.

— И единственная защита — шампанское! — добавил боцман.

— Да, — кивнул Гриня. — Против шампанского муха цеце слаба!

Гриня стал ухаживать за невестой: положил ей салат, ветчину… Клава иронично наблюдала за ним.

— Григорий, а где, между прочим, твой кэйс? — „по-иностранному“ произнесла Клава последнее слово.

Гриня улыбнувшись, взглянул на Галю, весело ответил:

— У Гали дома лежит… На рояле!

Оркестр заиграл медленный танец. К Грине подошел молодой моряк, наклонился к нему:

— Разрешите пригласить вашу даму?

— Нет-нет, я не танцую, — отказалась Галя.

— Танцует, — сказал Гриня. — Но сначала ей нужно подрубать.

Моряк удалился. С соседнего столика повернулись двое и, улыбнувшись Гале, приподняли рюмки, показав, что они пьют за нее. Галя опустила глаза, успех ее был очевиден.

Лысый снова наклонился к Гале:

— И все-таки, девушка, я вас где-то видел.

Из глубины зала раздался громкий возглас:

— Маша, стриптиз!

Весь ресторан дружно подхватил:

— Ма-ша, стрип-тиз!.. Ма-ша, стрип-тиз!

Оркестр перестал играть. Из-за барабана вышел ударник.

— Дорогие друзья, — обратился он в зал. — С великим сожалением сообщаю вам, что с очаровательной Машей мы расстались надолго. Маша подписала контракт на работу за границей в совместном предприятии. Теперь вместо нее будет выступать Юра.

— Ууу-у-у-у-у — разочарованно загудел зал. Оркестр заиграл снова. К Грине подошел, под большим градусом, здоровенный матрос, покачнувшись, спросил:

— Раз-зрешите?

Галя испуганно взглянула на Гриню. Гриня поднялся с места и, как девица, приглашенная на танец, приподнял руки.

— С удовольствием.

Это он сделал зря. Матрос сначала ничего не понял, потом озверел.

— Надсмехаешься, падла?!

Размахнувшись, он врезал Грине так, что тот повалился на колени невесты. Боцман встал, взял бутылку и спокойно опустил ее на голову матроса. Тот сел в проходе. Сидящие за тремя сдвинутыми столиками морячки, откуда пришел матрос, вскочили на ноги. Сидящие за столиками по обе стороны от боцмана тоже вскочили… Швейцар Степаныч пронзительно засвистел и вырубил свет.

— У-у-у-у!!! — дружно завопил зал.

В темноте сверкали только сигареты. Степаныч выждал и снова включил свет.

Сидящий на полу матрос поднялся и, приложив руку к груди, наклонился к Грине:

— Прости, кореш… Перебрал.

На эстраде появился парень в расстегнутой до пупа красной рубахе, в белых брюках. Он колесом прошелся до микрофона. Это был новый певец Юра.