Сергей Тютюнник - Кармен и Бенкендорф

— Да так, ничего особенного не было, — опускаю взгляд в кафель пола. Сначала меня удивляло, что он грубит всем, кроме меня и Виктора Алексеевича, а потом стал приобнимать за талию (как-то по-девичьи), целоваться в губы полез на пьянке… И потом — эти ужимки…

Я испытываю неловкость и замолкаю. У москвича растянуты губы в улыбке, в глазах — дурной огонек. Дед, заложив руки за спину, начинает раскачиваться на носках. Это, как я успел заметить, признак недовольства.

— Ты больше никому об этом не говори, — негромко произносит Соломин, не поднимая глаз. — Мало ли, как могут повернуть это в сплетнях. Здесь, на Кавказе, не любят такого. Потом скажут: приехали тут у нас порядок наводить из Москвы, а сами…

Без голубых, мол, разберемся. Сепаратизм — он иногда базируется на невинных, казалось бы, вещах.

— На сексуальной ориентации, — хмыкает Глеб.

— А ты думаешь, нет? — вскидывает голову Соломин. — Вспомни анекдоты про кавказцев. Все народы в анекдот про представителей другой национальности вкладывают свое неприятие чужих ценностей и привычек: русские — пьяницы, евреи — хитрые жадины, украинцы — салоеды, прибалты заторможенные… На этом бытовом уровне и поддерживается национальная рознь. А потом выплескивается в резню.

— Эк вы хватили, Виктор Алексеевич, — крутит головой телевизионщик.

— Я не хватил. Я знаю это еще по Западной Украине, где с бандеровцами воевал.

А потом здесь вот, на Кавказе, уже который год работаю. То Карабах, то Сумгаит, то Абхазия, то теперь вот осетины с ингушами…

— Ну, и что прикажете делать? — Глеб вертит в руках дымящегося «Бернса». — Анекдоты не рассказывать?

Пока идет спор, я слежу за высокой брюнеткой в черных брюках и желтом свитере. Из всех журналистов, присутствовавших на брифинге, осталась только она.

Остальные ушли. Девушка долго смотрит в нашу сторону. Я приметил ее еще в зале.

Она была без диктофона и не задавала вопросов. Хотя слушала внимательно все, о чем говорили. Мне кажется, она хочет подойти и что-то спросить, но ждет окончания нашего разговора.

— …Ой, брось ты ёрничать! — сдержанно говорит дед и опять начинает раскачиваться на носках. — Давить всех нужно железной имперской рукой.

— По-сталински, — ухмыляется телевизионщик.

— Ты знаешь, что я сейчас читаю? — делает неожиданный поворот Соломин и строго смотрит на Глеба. Сейчас дед очень напоминает сердитого филина.

— «Краткий курс истории ВКП(б)», — прыскает в кулак журналист.

— Дурак ты пузатый, — дед улыбается, поблескивая оправой очков. — А читаю я Булгарина. Того самого, которого в нашей советской литературе ругали в угоду Белинскому.

— Ничего удивительного. Вы в Главлите рулили. Надо ж было иметь идейную основу для цензуры. Только бумажками из ЦК морально не укрепишься.

— Так вот знай, что Булгарин противился «вольнодумству», потому что прекрасно понял, до чего оно доводит.

— До чего? — настораживается Глеб.

— До того ужаса, который случился в семнадцатом году!

— Так вы же завоевания этого ужаса защищали всю свою сознательную жизнь! — кипятится журналист.

Тут я закуриваю от волнения. Подняв голову, обнаруживаю, что девушка в желтом свитере исчезла.

— Глеб, голубчик, — вздыхает Соломин. — Любой порядок, даже самый жесткий, лучше хаоса. Я защищал страну от повторения этого ужаса. К сожалению, не получилось. История повторяется.

— Ладно, — не выдерживает Глеб. — Спор этот вечен и бесконечен…

— Не суетись! — спокойно тормозит его дед. — Дослушай… Так вот, чтобы этот хаос не усугублять, я «добро» на ваш фильм не дам. Делай свой «Салам!», раз уж ты подписался на деньги. Но имей в виду: буду принимать все меры, чтобы на центральных каналах он не прошел! — Соломин раскачивается на носках и хмурит седые брови.

— Виктор Алексеевич! — прикладывает левую руку к груди журналист. — Я вас прошу: не делайте резких заявлений. А вдруг вам кино понравится? — и заискивающая улыбка возникает на рекламном лице Глеба.

— Как оно может понравиться, — вскидывает плечи дед, — если ты собираешься его клеить на чечено-ингушские деньги?! Наверняка будет тенденциозность. Зацепите там и депортацию, и русских с осетинами, и дагестанцев… Я себе представляю!

— Ну, Виктор Алексеевич, — кривится Глеб, — только не торопитесь с выводами.

Я все сделаю на приличном уровне… Все! Ничего больше не говорите! Бегу. Меня оператор ждет, — и телевизионщик выбрасывает в урну почти сгоревшего «Роберта Бернса».

У двери он оборачивается:

— Вечером постараюсь заскочить к вам в гостиницу. Может, по стопочке опрокинем… — и исчезает в гардеробе.

— О каком фильме шла речь? — спрашиваю Соломина по дороге в Дом правительства, где располагается наша пресс-служба.

— «Салам!», — дед смотрит под ноги, чтобы не поскользнуться на утоптанном снегу. — Ингуши и чеченцы решили сделать документальное кино под таким названием про страдания вайнахского народа. Деньги большие собрали на это дело.

А чтобы на профессиональном уровне было сработано, предложили нескольким московским телевизионщикам. В том числе и Глебу.

На Соломине серое драповое пальто и берет. Дед похож на ветерана французского Сопротивления.

— А кто он такой, этот Глеб? Слишком вольно с вами разговаривает. С другими вы ведете себя строже.

— Он сын моего старинного приятеля. Писатель был никудышный, но мужик порядочный. Царство ему небесное. Я Глеба с детства знаю. Парень хороший, но деньги любит. Вот и подписался на этот «Салам!», — дед приостанавливается: — Да не лети ты так! Я понимаю — ноги у тебя молодые, майорские… Но меня-то, старикагенерала, побереги. Тем более, что после вчерашнего у меня аж сердце заходится…

— Может, пивка для рывка? — произношу я фразу, с которой начинается каждое утро в нашей пресс-службе.

— Сколько раз вам повторять, господин майор, что пиво не строевой напиток, — повеселевшим голосом начинает похмельную игру дед. — Сколько там эта «злодейка» стоит?

— Ваше превосходительство! — подхватываю в том же тоне. — Не говорите о деньгах. Деньги — прах. Разрешите произвести контрольную закупку в ближайшей торговой точке?!

— Произведите, произведите, — из глаз деда летит искорка: то ли от золотой оправы очков, то ли из души, возгорающейся надеждой на поправку.

В нашем кабинете с двумя окнами, выходящими во двор Дома правительства республики, в шкафу стоит початая банка огурцов. Непрерывно трещат все три телефона (московский, городской и внутренний). Мы с дедом трубки не поднимаем и успеваем выпить по стопке. Наши искривленные рты еще с хрустом крошат огурцы, когда прибегает посыльный из президентского крыла здания.

— Вам звонят-звонят, а вы не отвечаете! — выпаливает он от двери. Президент просит зайти к нему Виктора Алексеевича Соломина, начальника пресс-службы федерального управления на Северном Кавказе, — добавляет курьер официальным тоном.