Марен Мод - Сальто ангела

Но профессору Д. все очень нравится, он просто в восхищении.

— Это превосходно. Вы испытываете наслаждение?

— У меня вот здесь есть очень чувствительное место. Это у меня как клитор.

— Прекрасно, прекрасно. Полный успех. А груди?

— Они тоже чувствительны.

— Вы хорошо развиты как женщина. И вы знаете, когда женщина испытывает наслаждение, это явление чисто психологическое. Давайте посмотрим ваше досье.

Он берет увесистую папку: заключения гинеколога, эндокринолога, психиатра… Внимательно читает то, что написал его коллега профессор К., потом изучает результаты обследования в больнице. Опять я рассказываю о себе, опять говорю в конце:

— Я всегда была женщиной. Если руанский суд не признает этого, я пропала.

— Руан? Вы родились в Руане? Суд там не самый мягкий…

— Я знаю. Но для того чтобы исправить запись в метрике, нельзя провести процесс в другом месте. Только там, где родился.

— Вы мне симпатичны. Я вам помогу. Тем более что, по моему мнению, вы представляете собой случай псевдогермафродизма. Ясно, что между двенадцатью и двадцатью годами не произошло развития по мужскому типу. Это вопрос не транссексуальности, мы должны говорить об интерсексуальности.

Я слушаю его как Господа Бога. Я смотрю, как он пишет мою Библию.

Слабое развитие гениталий….. развитие молочных желез типично женское….. отсутствие вторичных половых признаков мужского типа…

… перенесенное хирургическое вмешательство можно считать совершенно законным…

Я вспоминаю тот отрывок из его книги, который поддерживает мою надежду:

«Когда неразвитость полового члена очевидна, как и его неспособность к совокуплению… можно без колебаний превратить этого человека в женщину. Ни один аргумент ни морального, ни юридического порядка не является обоснованным и не противоречит этой терапевтической акции, из которой закономерно следует обязательное исправление в актах гражданского состояния, в данном случае перемена мужского пола на женский».

Он ставит дату под шестью страницами, исписанными очень элегантным почерком: 17 октября 1977 года. Потом добавляет: «Передано в собственные руки с правом использовать в своих интересах». Подписывает. Я бы с удовольствием его расцеловала…

— Я уже стар, но суд не может не принять во внимание мои аргументы. Мы выиграем процесс. Если они назначат эксперта, сообщите мне. И послушайтесь меня, не устраивайте шумиху в прессе. Эти дела очень деликатные, ваш случай особенный, а во Франции так мало специалистов…

Мой отец тоже поддерживает меня в моем деле. После многих лет молчания и депрессии его обращение к суду поразило и взволновало меня. «В то время не было принято заниматься вопросами пола, и мы слишком долго подавляли проявление женских черт в этом ребенке в угоду общественной морали и предрассудкам… Это было нашей ошибкой и причиной его несчастий».

Надо ждать, ждать… Мои нервы напряжены, ожидание и жизнь в провинции, как в тюрьме, даются мне нелегко. Да к тому же моя мать иногда восклицает: «У меня ведь не гостиница и не ресторан! Когда же ты начнешь зарабатывать себе на жизнь?»

Все считают, что я держусь молодцом, но я-то знаю: я привязана к жизни ниточкой, за которую скоро потянут судьи в Руане. Когда?

Понедельник 24 апреля 1978 года. Даже в день операции я так не волновалась. Тогда это касалось только меня лично.

Сегодня — меня и их. Вас, всех остальных. Я знаю также, что я — надежда той горсточки людей, которые похожи на меня. Если я выстою, впервые после вековых отказов и скандала с Божией Коровкой, они тоже обретут надежду.

Но в это утро я эгоистка и думаю только о себе.

С трудом глотаю кофе. Я, конечно, тщательно продумала свою одежду и два дня назад уже все приготовила: платье из ткани «куриная лапка» и черный пиджак. Все очень строго и элегантно.

Я не ходила накануне в церковь и не надела хлопчатобумажные трусы. Я — это я, а не карикатура на меня. Мод Марен садится в поезд. В ее сумке заключение адвоката. Над Руаном солнце, мимо проплывает квартал моего детства. Выхожу, иду по улице Жанны д'Арк до Дворца правосудия, великолепного и внушительного.

Первая палата по гражданским делам в глубине коридора. Меня просят подождать. Со мной мой руанский адвокат Франсуа Агера. Мы ждем Жизель Алими. Ее все еще нет.

Дела разбираются одно за другим. Ответственность за причинение ущерба, неуплата долгов… Рядом со мной ссорятся два пожилых адвоката. «С годами у вас портится характер», — говорит один старик другому. В такой атмосфере трудно оставаться спокойной. Я чувствую, что руки и ноги у меня холодны как лед.

Я узнаю прокурора, который будет участвовать в процессе. Он что-то читает. Плотный, рыжеватый, похожий на нормандского крестьянина.

Секретарь суда погружена в свои бумаги. Время от времени она поднимает свою темноволосую головку и озабоченно смотрит по сторонам.

Я нетерпеливо слушаю мелкие дела и наблюдаю за председателем. Ему лет пятьдесят, худой, седеющие волосы, строгий голос… Конечно, именно он будет принимать решение, вряд ли с двумя заседателями, похожими на гротескные персонажи картин Домье, тут особенно считаются.

Моего адвоката, парижской знаменитости, все еще нет. Отправились даже встречать ее на вокзал. Я начинаю подумывать, что зря пригласила эту «звезду» правосудия, она может только вызвать раздражение в этом консервативном суде. Мне сказали, что там, «наверху», в министерстве, после моего письма госпоже Вейль на дело обратили внимание. Мне сказали, что им заинтересовались службы управления социальной защиты. Мне сказали, что очень прислушиваются к мнению аббата Марка Орезона, что трудно опровергнуть доводы профессора Д. Мне столько всего сказали и так успокаивали, что мне и бояться не надо было бы. Почему же я дрожу? Почему мне страшно?

Наконец все в сборе. Жизель Алими мне улыбается:

— Это как экзамен.

— Хуже. Они будут решать мою судьбу. Секретарь поднимает голову:

— Дело Марен против прокурора Республики… В зале никого. Меня судят при закрытых дверях. Я сижу в последнем ряду, точно плохая ученица. Председатель просматривает дело. Все ли в порядке, можно ли начинать заседание? Все в порядке. Слово предоставляется адвокату. Она встает.

Зловещая тишина воцаряется в зале. Будто слушается уголовное дело. Студенткой я ходила на такие процессы, и, когда подсудимому угрожала смертная казнь, в зале была такая же тишина.

В этой тишине ощущается и неловкость. Судьям не по себе. Поэтому они и поставили мое дело последним. У меня все сжалось внутри, в горле комок. И опять я слушаю рассказ о своем жалком существовании, и слова гулко разносятся под высокими потолками… Зачитывают показания отсутствующих свидетелей. Отец: «Физиологическое развитие не соответствовало развитию мальчика…» Мать: «Мой ребенок всегда вел себя как девочка…» Армия, почтовое ведомство, проституция, унижения — все проходит чередой в этом зале, облеченное в слова, в обрывки хлестких фраз.