Алан Беннетт - Голы и босы

Если оставить в стороне эти робкие и редкие эмпиреи, жизнь в общем и целом вернулась на круги своя. Правда, порой укладываясь в постель или медля утром подняться на ноги, миссис Рэнсом испытывала подавленность, и ей казалось, что она опоздала на автобус — правда, что это был за автобус и куда он направляется, она бы сказать затруднилась. Перед тем как они побывали в Эйлсбери и им вернули мебель, она, как ей казалось, убедила себя, что ограбление — счастливый случай и каждый день приносит новый урожай скромных приключений: визит Драсти, походы к мистеру Энверу, поездка на Эджвер-роуд. Сейчас, окопавшись вновь среди своих пожитков, миссис Рэнсом боялась, что ее вылазкам пришел конец, жизнь вернулась в нормальное русло, но эта жизнь больше не доставляла ей ни радости, ни удовольствия.

Сильнее всего скука разбирала ее в дневные часы; она, конечно, продолжала смотреть телевизор, но уже не удивлялась, как прежде, тому, до чего доходят люди, и даже слегка завидовала им (как Мартину и Клио). Она так привыкла к телевизионному способу изъясняться, что однажды с языка у нее соскользнуло предательское словцо — в автобусе № 74 произошла свара , вырвалось у нее.

— Свара ? — встрепенулся мистер Рэнсом. — Где ты набираешься таких слов?

— А что? — невинно спросила миссис Рэнсом. — Так нельзя сказать?

— Это слово не из моего лексикона.

Миссис Рэнсом пришло в голову, что сейчас самое время обратиться за психологической помощью: если раньше речь шла о доброй воле, то теперь в этом есть необходимость, и она попыталась дозвониться Драсти по телефону горячей линии.

— Извините, но мисс Бриско в настоящее время не может ответить на ваш звонок, — раздалась автоматическая запись, в которую тотчас ворвался живой женский голос:

— Алло, Мэнди у телефона. Чем могу быть полезна?

Миссис Рэнсом ответила, что ей нужно с кем-нибудь из дежурных поговорить: к ней неожиданно вернулось украденное имущество. «У меня очень неоднозначные чувства по этому поводу», — сказала она и попыталась объяснить, в чем их неоднозначность.

Мэнди задумалась.

— Не знаю, можно ли считать такое синдромом посттравматического стресса, — сказала она. — Только я бы на это не рассчитывала. Сейчас сверху на нас давят, приближается конец финансового года, да и вообще этот синдром относится к изнасилованиям, убийствам и тому подобному. А нам сюда звонят люди, которым плохо, потому что они побывали у зубного врача. Может, вам кажется, что мебель стала грязная?

— Нет-нет. На всякий случай мы все отдали в чистку.

— Что ж, если у вас сохранились квитанции, я могу позвонить на Бикертон-роуд и настоять, чтобы вам хотя бы частично возместили расходы.

— Нет, не надо. Думаю, я справлюсь.

— Ну, ведь это в конце концов нам всем и приходится делать, правда?

— Что именно? — не поняла миссис Рэнсом.

— Справляться, дорогая. Не в этом ли смысл жизненной игры? Судя по тому, что вы рассказали, у вас было какое-то щадящее ограбление.

Мэнди была права, именно в его щадящем характере и крылась проблема. Будь это обычное ограбление, пережить его было бы легче. Даже при полном исчезновении абсолютно всего, что только у них было, миссис Рэнсом сумела бы примириться, увидеть в этом что-то хорошее, даже обрадоваться этому. Но полное исчезновение всего-всего в сочетании с идеальным воссозданием и возвратом утраченного — вот что не давало покоя. Кому до такой степени вчистую понадобилось их обокрасть, а обокрав, — восстанавливать обстановку с такой безупречной точностью? Миссис Рэнсом казалось, что обокрали ее дважды: сначала, когда она потеряла вещи, а потом, когда у нее отняли возможность стать выше потери. Это было нечестно, бессмысленно, она подумала, что, наверное, именно это и имеют в виду, когда говорят: «лишено всякой логики».

Рэнсомы редко получали письма. Порой приходила открытка из Канады, где у мистера Рэнсома были родственники со стороны матери; родственники старались поддерживать отношения, миссис Рэнсом писала им в ответ что-ни-будь такое же пустопорожнее, как и они: «Привет, мы всё там же», — сообщали из Канады, «Вот и мы тоже», — отвечала она. Обычно же по почте приходили счета и деловая корреспонденция, и, вынимая письма из ящика внизу, в вестибюле, миссис Рэнсом даже не трудилась их просматривать, а прямо так, неразобранными, выкладывала на столик в коридоре, откуда мистер Рэнсом забирал их и читал перед ужином. В означенное утро она уже завершала привычное действо, когда заметила письмо из Южной Америки, причем адресованное не мистеру М. Рэнсому, а мистеру М. Хэнсону. Однажды такое уже было, и миссис Рэнсом бросила тогда это заблудившееся письмо в ящик сторожа, а к письму прикрепила записку, адресованную и сторожу, и почтальону, с просьбой быть в будущем повнимательнее.

Миссис Рэнсом — она стала хуже, чем раньше, переносить суету, которую муж подымал по пустякам, — не захотелось действовать по прежнему сценарию, и потому она отложила письмо в сторону, чтобы после ланча подняться на девятый этаж, найти дверь мистера Хэнсона и подсунуть письмо под нее. Будет, по крайней мере, повод прогуляться.

На самый верх здания она подымалась в последний раз несколько лет тому назад. Она знала, что там делается ремонт, и мистер Рэнсом даже не удержался и послал владельцам дома жалобу на шум, который производят рабочие, и на грязь в лифте. Жильцы постоянно появлялись и исчезали, и всегда кто-нибудь что-нибудь перестраивал — миссис Рэнсом приучилась относиться к этому, как к чему-то неизбежному. И все же, когда она робко вышла из лифта, ее поразило обилие воздуха и пространства — казалось, она попала в здание современной постройки, такой светлой, ярко освещенной и огромной оказалась лестничная площадка. В отличие от темных, поцарапанных дверей и рам красного дерева у них на этаже, тут все деревянные части были очищены и высветлены, и если у них пол был затянут оранжевым покрытием в пятнах и рытвинах, то здесь лежал толстый дымчато-голубой ковер, омывавший стены и гасивший звуки шагов. В крыше имелся восьмиугольный стеклянный фонарь, а внизу — гармонирующая с ним восьмиугольная софа. Все это больше походило на холл гостиницы или ультрасовременной больницы, чем на многоквартирный жилой дом. Причем перемены касались не только отделки. Миссис Рэнсом помнила, что раньше тут размещалось несколько квартир, сейчас же оставалась только одна — от прежних входных дверей не осталась и следа. Она поискала табличку на этой единственной двери, но ни имени, ни почтового ящика не было. Она наклонилась, чтобы подсунуть письмо из Южной Америки под дверь, но мешал толстый ковер — письмо застревало в щели. Камера видеонаблюдения, не опознанная ею и принятая за светильник, беззвучными рывками двигалась над ее головой, как какая-то неповоротливая рептилия, пока миссис Рэнсом не попала наконец в ее поле зрения. Миссис Рэнсом безуспешно пыталась придавить ворс, когда послышалось слабое жужжание, и дверь бесшумно отворилась.