Жан-Люк Утерс - Путешествие с Люком

Мы знали, что столкнемся в пути со страшным иссушающим зноем, и помнили, что в нашем трейлере нет кондиционера. Ехать по Мексиканской пустыне, где температура не опускается ниже сорока пяти градусов, без кондиционера, да еще с ребенком, — это же чистейшее безумие, сказали нам в Масатлане. Верно, жара обязывает, и мы изменили свой образ жизни, вставая теперь на рассвете, чтобы выезжать до наступления первых по-настоящему жарких утренних часов.

Мы по-прежнему держались океанского берега, благословляя редкие дуновения морского бриза, хоть чуточку освежавшего горячий воздух.

В Гуаймасе мы временно расстались с мексиканским побережьем, помахав на прощанье Тихому океану, который так долго радовал нас, и надеясь снова увидеть его в Калифорнии. Пустыня — это, по определению, выжженная, добела раскаленная солнцем местность. И мексиканская пустыня вполне соответствовала данному описанию. Мы знали, что она тянется, пренебрегая политическими границами, до самой Аризоны. Теперь мы ехали только три часа в день, с пяти до восьми утра. После чего устраивали привал в жидкой тени какого-нибудь колючего кактуса или рахитичного деревца. В Эрмосильо мы чуть не испеклись живьем. Люк много спал, Жюли каждые полчаса смачивала ему водой лицо или обтирала мокрой губкой. Он был так измучен жарой, что почти перестал говорить.

Наконец, мы, умирая от жажды, подъехали к Ногалесу, городку на границе Мексики и Америки; предыдущий печальный опыт общения с таможенниками заставлял нас опасаться самого худшего. К счастью, в тот момент американские пограничники намертво приклеились к телевизору: шла повторная трансляция футбольного матча, чей результат, судя по их воплям, был вопросом жизни и смерти. Кроме документов, они обследовали наш холодильник, который мы предусмотрительно опустошили заранее, помня, что никаким иностранным продуктам нет доступа на американскую территорию. Наблюдая за таможенниками, куда более снисходительными, чем их мексиканские коллеги, я подумал: эти наверняка оставили бы нам Пятницу, с документами или без них. От чего зависит жизнь собаки?! И вообще, от чего зависит любая жизнь?!

Жюли не терпелось попасть в какой-нибудь национальный парк, и она спросила у пограничников, есть ли здесь поблизости что-нибудь в этом роде. «Ну как же, конечно, есть — национальный парк Сагуаро, возле Тусона, — ответили ей, — примерно в шестидесяти милях отсюда». Итак, мы опять сменили километры на мили. А заодно снова услышали американскую речь. Зато пейзаж не изменился — каменистая пустыня Сонара тянулась до самого горизонта. Жюли сложила карту Мексики и достала американскую.

Мы, конечно, не надеялись найти в парке Сагуаро тень. Кактусы-канделябры ее почти не дают, а национальный парк был засажен исключительно ими. При виде этого пейзажа нас одолел дикий хохот, не очень-то уместный в восемь тридцать утра. Мы словно очутились в декорациях какого-то пошлого вестерна или в альбоме про Счастливчика Лаки [35] Имеется в виду Одинокий Ковбой, герой серии комиксов из 76 альбомов, начатой в 1946 г. бельгийским сценаристом и рисовальщиком Морисом де Бевером (1923–2001). В одном из альбомов действие происходит в Техасе, среди пустыни. . В этом месте, ничуть не походившем на лагерную стоянку, мы оказались единственными посетителями. И поняли причину, когда взошедшее солнце начало сжигать все вокруг. Тогда мы укрылись в здешнем музее флоры и фауны, который обошли очень быстро, поскольку вся флора сводилась к кактусам, разнообразным, конечно, но одинаково колючим. Фауну же представляли несколько тарантулов и грызунов, которых в этой каменистой местности было крайне мало. Одни только змеи с экзотическими названиями rattlesnake, diamondsnake и kingsnake [36] Гремучая змея, ромбический питон, королевская змея (англ.). свидетельствовали о том, что жизнь существует даже в бесплодных пустынях в виде этих ползучих тварей. Хотя смотреть было больше не на что, мы провели в этом музее целый день, ни на шаг не отходя от кондиционеров.

Вечером мы устроили себе душ из поливочного шланга. Вода, конечно, была теплая, как и всё, что таилось под раскаленными камнями. Мы обливались ею все втроем, такие одинокие, затерянные в этом чуждом мире, под бесстрастными взглядами кактусов-канделябров.

Во всем этом национальном парке, кроме нас, не было ни души, и неудивительно: здесь не требовалась армия садовников — кактусы вполне обходились без них. Впрочем, остальные служащие тоже дезертировали с рабочих мест, словно им грозила вселенская катастрофа. У входа в парк висел самодельный плакат, извещавший посетителей, что за однодневную стоянку нужно заплатить один доллар: просьба положить деньги в конверт и сунуть его в почтовый ящик. Так мы и сделали перед отъездом, охотно добавив свою лепту к здешней «сокровищнице». Было пять часов утра, и восходящее солнце уже рисовало у подножия канделябров длиннющие тени, прямые и изогнутые, которые причудливо переплетались на голых камнях.

Большой Каньон в Колорадо представляет в природе такой же феномен, как Венеция для цивилизации. О Венеции давно уже все сказано. И о Колорадо тоже давно все сказано. Они постоянно мелькают и в фильмах, и в глянцевых журналах. Они служат декорацией для рекламы автомобилей и дефиле высокой моды, одинаково пошлой. Однако стоит вам попасть в город Дожей и увидеть Большой канал, кварталы Джудекки, набережные Фондамента Нуове, как вы приходите в экстаз и любуетесь ими со слезами на глазах, задыхаясь от избытка красоты. То же самое вы испытываете, попадая на вершины Колорадо. Вы смотрите — и не верите своим глазам. Но здесь вы переживаете эмоции совсем иного рода, ибо Большой Каньон ни в коей мере не обязан своей красотой человеку. Так и чудится, что здешняя природа открывает перед вами свой предел, как будто земля в этом месте закончилась, расколовшись надвое, а над этой бездной простирается лишь такая же бездонная небесная пустота.

В красоте Колорадо есть некая безмерность, заставляющая поверить в существование Бога. Ибо это грандиозное зрелище, в силу своего величия превосходящее понимание, просто обязано иметь Создателя. Сколько обращений к вере произошло на краю этой пропасти? Думаю, ничего подобного нельзя сказать о Венеции, обязанной своим существованием человеку, хотя ее церкви возводились во славу Божию. В Венеции ваш трепет порожден боязнью, что эти дворцы, стоящие на воде, могут быть ею же поглощены. На краю Большого Каньона вас охватывает иной страх: вы чувствуете, что ваш путь подошел здесь к концу, и возврата не будет.

Едва выйдя из машины, я тоже ощутил этот страх. Я шел вдоль парапета, ограждающего людей от намерения уподобиться Икару, глядя вниз и не веря своим глазам, вконец ошеломленный, утративший способность к рассуждениям и дар речи. Но разве нужны слова там, где сказать нечего?! Какой эфемерной, смехотворно мелкой казалась человеческая жизнь перед лицом того, что должно было пережить нас на миллионы лет! Жюли, потрясенная не меньше, чем я, оторопело поглядывала на меня. А Люк, точно астронавт, высадившийся на Марс, поджидал на краю пропасти этой новой планеты, возникшей из небытия, появления новых существ, ее населяющих. Да и сам я, признаться, был в таком состоянии, что ничуть не удивился бы, увидев, как из трещины в скале выползают обитатели внеземной цивилизации, какие-нибудь чудища с мигающими лампочками вместо глаз, во множестве фигурирующие в научно-фантастических романах и фильмах.