Эндрю Грир - Исповедь Макса Тиволи

Почему он женился? Не знаю; влюбился, наверное, или что-нибудь в этом роде. В конце концов молодые люди порой женятся. Однако свадьба Хьюго оставила тяжелое чувство, будто он закрыл глаза и перестал быть собой. Меня охватила невыразимая печаль, понимаете? Ее невозможно описать. Могу лишь поделиться одним воспоминанием из вихря тех дней, о ночи, которой тогда я не придавал особого значения.

Я был пьян и зол. Все началось еще вечером, когда я вернулся домой после жалкого дня у Бэнкрофта — пришел, чтобы отложить денег, и обнаружил в своей гостиной фортепьянный концерт, женщин, разодетых в тафту и дорогие шляпы с плюмажем, девушек в кружевных воротничках. Какая-то самоуверенная девочка молотила по клавишам, разбивая Моцарта на отдельные невразумительные звуки. Я посмотрел на ее золотистые кудряшки, блестевшие от электрического света, и вдруг узнал мою Мину. Счастливую, желанную, ничего не знавшую о жизни — мою Мину. Я почувствовал чей-то взгляд, рядом стояла уродливая женщина в парчовом платье.

— Эй, человек, принесите девушкам пирожных, — приказала она, оглядев мой поношенный костюм, и отошла в сторону.

Я не знал эту женщину, однако помнил ее тон — так разговаривают со слугами вроде меня. Мне было двадцать пять.

Я убежал к Хьюго. К тому времени он стал адвокатом и купил себе дом — столь крохотный и сказочный, что я окрестил его «тыквой». На улицах, как и в окнах его дома, было темно, и я тихонько постучал в дверь. Ответа не последовало. На правах лучшего друга я владел дубликатом ключей, а потому вошел внутрь. Я надеялся подкрепить силы бокалом шерри и легкой закуской.

— Хьюго? — позвал я, однако никто не ответил.

Я заметил мерцавший в библиотеке свет — отблеск камина, словно рябь на воде выплескивавшийся в коридор, — и пошел узнать, спит ли мой друг. Я вихрем пронесся по коридору и ворвался в библиотеку. Будучи совершенно одиноким молодым человеком, я даже не подумал, что Хьюго мог быть не один.

Он и не был, с ним было письмо. Хьюго обеими руками держал его перед огнем, словно миниатюрное тело мертвой любовницы, и гипнотизировал взглядом, будто пытался заново вдохнуть в него жизнь. Обыкновенное письмо, листочек бумаги. Хьюго сидел без пиджака, с развязанным галстуком, прислонившись к подлокотнику забавного египетского кресла. В позе моего друга читалась напряженная готовность к полному краху. Огонь наполнял комнату тревожным светом, сглаживавшим и размывавшим все предметы. Хьюго всхлипнул, будто ему не хватало воздуха. Увы, я обратил внимание на эти детали только сейчас, а тогда я думал только о шерри.

— Эй, Хьюго, нальешь стаканчик верному другу?

Он вздрогнул, поднял глаза, а я был настолько глуп, что усмехнулся. А Хьюго уже смотрел на языки пламени и, словно бросая письмо в почтовый ящик, опустил его в огонь. Сделав это, мой друг отшатнулся, но тут же бросился ловить бумагу. Однако листок был охвачен стеной огня и за исключением одного маленького кусочка превратился в хрупкий лист пепла, поплывший в дымоход.

— Эй, ты чего? Дров, что ли, не осталось?

Хьюго наконец усмехнулся.

— Сделай нам выпивку, старик, — вздохнул он.

— А кто здесь хозяин?

— Сейчас — ты. Я чертовски устал. Кстати, я раздобыл нам немного героина, давай повеселимся. Мне надо развеяться.

Мы повеселились. Когда я вернулся с бутылкой виски (как всегда, передумав в последний момент), Хьюго уже стоял полностью одетый и держал в руках пузырек отличного гашиша. На бархатной подстилке уютно примостились две курительные трубки, они напоминали огромные кавычки, обещавшие длинный рассказ. Мой друг раскраснелся от жара камина. Хьюго принес холодного мяса и картошки, а потом вручил мне трубку и пузырек. Сначала приятный дым погрузил меня и Хьюго в тихое оцепенение. Я поднял глаза и посмотрел на внутреннюю поверхность своего черепа, он был прост, как купол зонтика, и наполнен такими же смутными тенями. Мы оба лежали в одиночестве, как и подобает друзьям — вместе. Однако вскоре нас охватило беспокойство. Карты не помогли, несколько часов мы потягивали виски, и с каждым глотком карточная забава казалась все более глупой. Вскоре я снова погрузился в свои переживания.

— Я так несчастен, Хьюго.

— Я тоже, — не поднимая глаз, вздохнул он.

Я вертел в руках трубку, лежа на столе.

— Нет, Хьюго. У тебя счастливая жизнь. Хотел бы я твою жизнь.

— Забирай, — горько произнес он.

Я не заметил его тона. Я никогда не представлял себе Хьюго несчастным и, наверное, разозлился, что он так поздно примерил на себя роль страдальца, которая в нашей дружбе по праву, с самого рождения принадлежала мне. Я воздел руки к небу и сказал:

— Я хочу этот дурацкий дом и твоих дурацких девушек. — Я махнул ему и продолжил: — Я хочу твою молодую внешность. Я хочу красивую одежду, которую носят мои ровесники, вместо… Господи, только посмотри, я ведь до сих пор ношу брюки отца!

Хьюго курил с непроницаемым лицом.

— Я не хочу обсуждать твою одежду.

— Ты так здорово живешь. А ведь многие из нас всю жизнь горюют из-за какой-нибудь женщины, и ничто не может нас осчастливить. — Я запнулся, осознав, что наговорил, потом оглянулся на него и сказал: — Но ты счастлив, даже когда тебя никто не любит.

О Боже, он посмотрел на меня.

— Заткнись, Макс.

Я рассмеялся.

— Да и кто тебя полюбит? Твой домик-«тыкву». Только представь здесь какую-нибудь женщину, которая визгливо требует, чтобы ты бросил курить. Даже не думай об этом, турок! Где твой дорогой сюртук? Нет его. Он тебе просто не нужен, — бормотал я, стряхивая с себя мрачные думы и улыбаясь. — Кто может тебя полюбить? Ты же дикарь.

Хьюго молча отвернулся и уставился на сохранившийся клочок письма, тот лежал в камине, светлый, как юность.

— Я обкурился. Можно переночевать у тебя? Честное слово, на этот раз меня не вырвет.

— Нет, — отрезал Хьюго и подошел к уцелевшему листку бумаги. Если бы хотел, я мог бы прочесть, что там написано, однако тогда меня занимали другие вопросы. Я был слишком сосредоточен на своих проблемах. Хьюго снова бросил обрывок в огонь и наблюдал за пламенем. Не оборачиваясь он сказал: — По утрам приходит горничная, страшная сплетница. Она и так считает меня развратником. Мне не нужны пьяницы на диване. — Он усмехнулся. — А тебя непременно стошнит. Пойду вызову кеб.

— Я тоскую по Элис.

— Знаю.

— Мне плохо без нее.

— Сочувствую, Макс.

— Спасибо, Хьюго, я тебя люблю.

Его силуэт переливался отблесками огня. Минуту Хьюго стоял неподвижно, я тоже не дергался, намереваясь заснуть в теплом кресле, где мне было так хорошо. Огонь бормотал, как безумец, а потом снова затих, выпустив сноп искр. Мой друг, переливавшийся в темноте яркими волнами, что-то сказал, но очень-очень тихо, и я даже спустя тридцать лет не могу разобрать его слов.