Эндрю Грир - Исповедь Макса Тиволи

— Он уже давно заснул.

— Каково это, встретиться с ним? — шепотом спросил Хьюго.

Я теребил полы пижамы, а Хьюго начал раздеваться.

— Странно. Поразительно. Даже не знаю. Мне придется привыкать. Он уверен, будто станет кем-то великим. Еще не решил кем, но точно знает, что великим. Не такими я представлял себе маленьких мальчиков. Да и сам таким не был.

— Ты вообще не был маленьким мальчиком, Макс.

— Я пытался. Расскажи про Элис. Она очень изменилась?

— Сложно сказать. В последний раз мы общались, когда ей исполнилось… шестнадцать, да?

— Четырнадцать.

— Боже, как давно.

— Она очень изменилась?

— Сложно сказать, я помню ее как человека, который вечно рассказывает о своих мыслях, задает вопросы и, по-моему, совсем не ждет ответа. Элис просто меняет тему разговора. Эти черты она сохранила. К тому же она немного мечтательна, постоянно смотрит в небо, а ее мысли витают где-то далеко-далеко.

— Да. Она не изменилась — значит, я все-таки не сломил ее дух.

— Вы говорили обо мне?

— Я не рассказывал ей…

— Я имею в виду себя как ее мужа. Или домовладельца. Она что-нибудь сказала?

— Я говорил о тебе как о своем сыне. Сказал, что ты — негодник. Эгоистичный и хитрый, мол, намного умнее остальных детей. Сказал, что ты плохо вписываешься в компании и любишь проводить время со мной. На кухне мы сражаемся в дурацкие словесные игры и пьем жидкий кофе. Сказал о нашем путешествии и о том, как ты каждый раз занимал кровать поближе к ванне, чтобы сбежать, если нападут грабители. И что ты ненавидишь вяленое мясо. Сказал, что пытался научить тебя водить машину, а ты разбил боковое зеркало.

— Это я и Сэмми рассказывал. Славно ты меня приложил.

— Так надо было. Я сказал, что девчонки в школе бегают за тобой табунами. Что ты любишь книги. Я сказал, что ты ей понравишься.

— Спасибо, Хьюго.

— H-да уж, — хмыкнул он.

Хьюго отвернулся и снял кальсоны. Морщинистая старческая кожа. Когда в последний раз он пылал от страсти? Хьюго, оступаясь, натянул пижаму. В доме стояла тишина, абсолютная тишина, за окном по ровному беззвездному небу плыла луна. Пора.

Я сказал ему то, что Хьюго и сам прекрасно понимал. Ему придется как можно скорее уйти.

— Я сказал ей, что ты не любишь свеклу, а Элис сообщила, что Сэмми тоже ее ненавидит, — не оборачиваясь пробормотал мой друг.

— Хьюго.

— Я не хочу сейчас это обсуждать.

Я сказал, что все обдумал и Хьюго следует уйти на рассвете.

— Давай подождем.

— Уходи, пока они не проснулись. Я положил тебе в сумку немного денег. Они завернуты в носок, не потеряй.

— Хотя бы не завтра, Макс. Я не могу.

— Мы ведь уже все обсуждали.

— Я не могу.

— Ты обещал.

Тогда Хьюго поделился своим планом. Мы должны уехать вместе. Прямо сейчас, просто взять вещи и сесть в «крайслер», дремавший на другой стороне улицы, и тихонько укатить из этого жуткого места.

— Мы можем сделать, как собирались. Найдем симпатичный городок и поселимся там. Так будет лучше. Разве нет?

Я напомнил ему об одной детали: я умирал.

Хьюго смотрел на меня, уперев руки в боки; расстегнутая пижамная рубашка являла взору седой пушок на груди.

— Не драматизируй. У тебя еще почти двенадцать лет.

Однако я нисколько не преувеличивал, и Хьюго это знал. В семидесятый день рождения роковые двенадцать лет не закончатся с последним ударом моего сердца тихим мирным сном в уютном городке. Скорее подобная смерть уготована Хьюго. Мои же последние годы обратятся для тела в один нескончаемый кошмар. Я буду уменьшаться, обрастать младенческим жирком, терять разум, воспоминания, речь, пока мне не останется лишь ползать по полу, молчаливым взглядом умоляя этого лже-папашу убить меня. Мы оба понимали: мне придется завершить свой путь до наступления этой фазы.

— О Боже, Макс, — тряс головой Хьюго. — Послушай, ну что произойдет через год? Ты уменьшишься на пару дюймов? А я?

— Они не заметят.

— Что твоя одежда стала на размер меньше?

— До этого не дойдет.

— Глупости. Чистой воды эгоизм. Ты всегда был эгоистом, Макс. Подумай, только задумайся на минуту. Разве ты не достаточно боли причинил Элис? Хочешь снова ее обмануть? А твоего сына? А меня?

— Тебя это не касается, Хьюго.

— Ах, ну да, я же…

— Позволь мне остаться. Здесь мои жена и сын.

— Ты не можешь быть мужем! Ты не можешь быть отцом!

— Тихо. Я буду сыном. Хоть и недолго.

Примерно так мы и спорили. Я не помню точных слов, но не могу забыть его голоса, выражения его лица и призрачного освещения. Комната пахла пылью и машинным маслом, и целая картина только сейчас восстанавливается в моей памяти, словно отреставрированное полотно.

— Подбери себе милый городок, о котором говорил, и живи в свое удовольствие. Денег тебе хватит надолго.

— Не нужны мне твои деньги.

— Там достаточно. Ты сможешь купить дом и большой земельный участок. Со сторожевым псом и кухаркой, которая каждый вечер ровно в восемь будет готовить тебе ужин. — Я описывал столь знакомое ему будущее: ферма с длинной подъездной дорожкой, обсаженной кипарисами, конюшня, проклятые куры и прочее. Я добавил, что он может найти себе очередного Тедди. Богатых не осуждают. Хьюго волен любить кого угодно.

Повисла пауза. Хьюго обернулся.

— Кого угодно, — повторил он, его взгляд испугал меня.

Некоторые слова мы говорим только раз в жизни; в глазах Хьюго читалось то, что однажды он уже сказал. Много лет назад в своей гостиной, когда я, одурманенный гашишем, лежал на диване, а в камине потрескивал огонь. Хьюго так же посмотрел на меня, отвернулся и пробормотал нечто, заглушенное потрескиванием поленьев. Я притворился, будто ничего не слышал, будто все было в порядке, просто шумел огонь, а в моих ушах стучала кровь; я мог убедить себя, что Хьюго был пьян либо просто забыл. Однако прошло более тридцати лет, и вот передо мной его голубые глаза, и он все помнит. Я видел, как мой друг силился сказать, но некоторые слова мы говорим только раз в жизни. Он начал застегивать пижаму. Его руки дрожали, и я понял, как несправедливо с нами обоими обошлась жизнь.

— Хьюго, налей мне виски.

— Тебе еще нет двадцати одного.

— Ничего, кроме виски, мне не хочется. Налей.

— Я не уйду, Макс, — устало произнес Хьюго.

— Уйдешь, обязательно уйдешь.

— Я упрямый. Ты ведь помнишь, как это было в детстве? Боже, ты был на целый фут выше, а я все равно укладывал тебя на лопатки. И не обращал внимания на твой рост. Я был вдвое меньше и всегда побеждал.

— Сегодня все иначе.

— Разве может что-либо перевесить то счастье? На утренних уроках папа переворачивал карту вверх ногами и делал вид, будто изобрел новый континент. А позже ты поднимал меня и бросал на траву. Помнишь, Макс?