Майгулль Аксельссон - Я, которой не было

— Наша дорогая Анна тактична, как всегда.

Анна не отвечает, но ее губы безмолвно повторяют его реплику. Тактична, как всегда! Лицо у нее делается мстительное, как у обиженной второклассницы. Она одаривает Минну таким взглядом, что у той едва волосы не вспыхивают. Пер как бы невзначай кладет руку на спинку Минниного стула.

Мэри опускает глаза и откусывает бутерброд. Они уже на грани, думает она. Наконец-то.

Анна и Пер были уже на месте, когда я вырулила на подъездную дорожку. Два тонких березовых стволика крест-накрест лежали на газоне, над ними на корточках сидел Пер с молотком в руке, Анна стояла рядом с кольцом стальной проволоки. Оба раскрыли объятия, едва завидев меня, молоток полетел в траву, рядом брякнулся моток проволоки.

— МэриМари! — закричал Пер, и спустя секунду Анна эхом откликнулась: — МэриМари!

Они взялись за руки, прежде чем броситься мне навстречу, и, пока они бежали, я успела заметить, что за прошедшие месяцы оба переменились. У Пера отросла модная шевелюра, Аннина плотненькая фигура обрела известную рельефность. К тому же оба сменили стиль одежды, нарядившись в одинаковые индийские туники с вышивкой, однако ни тот ни другая не позволили переменам опуститься ниже пояса. На Пере были серьге фланелевые брюки с наглаженной стрелкой, а на Анне — хлопчатобумажные штанишки в клеточку, совершенно детские. Отжимая ногой тормоз, я окинула взглядом свое платье. Белый ситчик в зеленый горошек. Тоже не сказать, чтобы модно. А вот косынка на волосах вполне даже ничего.

Первым меня обнял Пер, за ним Анна. Это поразило меня, в Несшё молодежь при встрече не обнималась — вместо этого парни, сунув руки в карманы, вскидывали голову, а девчонки бормотали «приветик», выставив вперед ладонь. Так что я стояла в остолбенении и не знала, как себя вести. Анна и Пер снова взялись за руки, Анна принялась прыгать на месте.

— Надо же, надо же, прямо фантастика, — приговаривала она. — Все получилось.

Пер с улыбкой глядел на нее.

— Успокойся, милая. Остынь.

Я в изумлении уставилась на него. Милая? Что это между ними?

Анна юркнула под мышку к Перу и обхватила обеими руками его талию.

— Вечером будет гриль! А сеструха Сверкера тортик испекла!

Пер улыбался поверх ее головы.

— А мы делаем майский шест! Ну, каркас. А украшать будем, уже когда перекусим.

Наконец и я вставила слово:

— А где Сверкер?

Анна опять принялась подпрыгивать.

— Поехал в город к поезду встречать Торстена и Магнуса. Представляешь, у него уже есть права!

Я помотала головой. Не считая той суматошной встречи с месяц тому назад, я не встречалась со Сверкером с самого февраля. Хотя просиживала на берегу каждые выходные, как только стаял снег, и вглядывалась в ту сторону озера. Иногда я различала там какие-то фигуры, но был ли то Сверкер или его родители, разобрать не могла. Мой дневник был полон стенаний. Что все это значит? Я ему не нужна? Через несколько недель мама нашла тетрадку и призвала меня к ответу в духе польской морали тридцатых годов, которой руководствовалась всю жизнь. Неужели я, такая дура, отдала свою невинность какому-то неизвестному шалопаю? Теперь меня никто замуж не возьмет! Я, разумеется, все отрицала (что было нетрудно, поскольку стокгольмские ночи я не описывала), вырвав дневник у нее из рук и прижимая к животу. Когда вдруг сообразила, что таки оставила в нем кое-какой компромат — через пару недель после приезда. Господи, что делать, если не придут месячные? Но они пришли. А невинность я была готова терять и терять, снова и снова.

Анна и Пер по-прежнему стояли, держась за руки.

— А Сиссела приехала? — спросила я.

Они оба покачали головами и изобразили огорчение.

— Ей придется добираться автостопом.

Пер сдвинул брови:

— От самого Стокгольма?

— Да, я получила от нее письмо на той неделе. Пишет, что да, придется.

— Доберется, — сказал Анна. — Раньше или позже.

Я огляделась. За множество выходных на том берегу озера я успела тысячу раз представить себе, что тут и как. Но все оказалось иным. Воображенный мной участок леса на поверку оказался ухоженным нарядным садом с ровными гравийными дорожками, бузиной и сиренью. Куст белых роз у каменных ступенек, ведущих к черным двустворчатым дверям дома. Двери были открыты, внутри виднелся холл и модный оранжевый тряпочный коврик поверх широких сосновых половиц.

— Пойди познакомься с Мод, — сказала Анна.

— Мы уже знакомы, — ответила я.

Она стояла на кухне ко мне спиной, но повернулась не сразу. Сперва тщательно ополоснула руки под краном, потом вытерла их полотенцем, висящим на крючке возле раковины. А я все стояла на пороге.

— Привет, — сказала я.

Она медленно повернулась в мою сторону.

— Привет.

Склонив голову набок, она смотрела на меня вопросительно.

— Я МэриМари, — сказала я. — Мы уже встречались.

— Разве?

— С месяц тому назад. Я живу на той стороне озера.

Она на мгновение наморщила лоб, словно напряженно вспоминая, потом кивнула.

— А, ну конечно. Привет. Добро пожаловать.

Я окинула взглядом кухню. На столе стояло круглое блюдо для торта, в дуршлаге лежала клубника.

— Может, помочь?

— Не нужно, — сказала Мод.

И снова повернулась спиной, открыла шкаф и достала оттуда миску. Жестом взрослой женщины. В этой девочке не было ничего девчоночьего, несмотря на ее шестнадцать лет.

— Точно? — снова спросила я.

— Абсолютно.

Я чуть постояла, потом повернулась и вышла на лестницу. Анна и Пер по-прежнему занимались майским шестом, но вид у них был уже не такой счастливый. Анна протянула Перу проволоку, но он отодвинул ее руку, что-то бурча. В ответ Анна сделала обиженное лицо и прижала проволоку к груди. Было ясно: свидетели им не нужны, так что я повернулась к ним спиной и направилась к озеру. Высокие клены стерегли тропинку, позади них теснились березы и орешник, но ближе к воде заросли расступались — на мокром склоне, у подножия которого желтела тонкая песчаная кайма. Та же прозрачная, янтарного цвета вода, что не раз поддерживала меня, когда я пыталась доплыть до одного из каменных островков посреди озера, чьих названий я не знала и ни до одного из которых ни разу так и не доплыла. На той стороне виднелся дом. Недостроенный. На участке громоздился последний штабель досок, а рядом чернела машина с прицепом. На самом берегу сидела девчонка и смотрела вдаль. Я моргнула, и она исчезла.

Мне всегда нравилось разглядывать мой мир со стороны. Когда я была маленькая, то могла стоять в дверях своей комнаты и воображать, как та, другая девочка, та, что просыпается, когда я засыпаю, играет в мой кукольный буфет. Точно так же я разглядывала свой портфель, с упоением представляя себе четыре остро отточенных карандаша внутри красного пенала и как она снимет с них колпачки, расстегнув латунную молнию. Став постарше, я, случалось, медлила в саду, вернувшись из школы, таилась тенью среди теней и всматривалась в свой родной дом. Когда на кухне горел свет, дом выглядел очень даже прилично. Позади приземистых кустов герани сновала женщина от мойки к плите, у нее был клетчатый фартук с оборками, нарядная блузка с длинными рукавами и блестящие черные волосы. Иногда за кухонным столом сидел мужчина с красным лицом и такими же красными руками. Он читал «Смоландс дагблад», время от времени облизывая правый указательный палец и перелистывая страницу. Бывало, я представляла себе, как он что-то говорит, обращаясь к женщине на заднем плане, допустим, зачитывает что-то из газеты или высказывается о прочитанном, а она отвечает или тихонько посмеивается. Единственное, чему никогда не было места в моих фантазиях, — это я сама. Мне не удавалось увидеть себя играющей в кукольный буфет, потому что я знала, что никогда не смогу позабыть: вся эта мебель склеена из пустых спичечных коробков, и никакими масляными мелками не замазать белого мальчика на этикетке. Еще я знала, что грифели карандашей из пенала обломятся, едва коснувшись бумаги, и линия выйдет жирная и корявая. Не говоря уж о том, что меня ждет за порогом освещенной кухни. Горы грязной посуды возле мойки. Переполненная пепельница на кухонном столе. Раскрытая наобум газета, похоже, никому не интересная. И тишина. Тишина. Тишина.