Майгулль Аксельссон - Я, которой не было

А тогда, стоя на берегу, я вдруг расслышала, как издалека приближается машина. Я сцепила руки и сделала глубокий вдох, чтобы загадать что-нибудь на этот вечер и ночь — но так и не решила, что именно. Что-нибудь насчет Сверкера или Торстена? Нет. Как я смогу выбрать кого-то из них, не зная, выберет ли кто-то из них меня?

Вернувшись во двор, я увидела, что Пер и Анна, взяв друг друга под руку, разглядывают только что подъехавшую старую «кортину». Машина едва успела остановиться, как правая дверца распахнулась и оттуда вывалился Магнус. Шведский юноша, модель 1A, разработка совета по делам молодежи на текущий год. Полудлинная стрижка. Линялые джинсы и чуть менее линялая джинсовая куртка. Сандалии на босу ногу и гитара в футляре. Вот только все это было чуточку слишком новенькое и наглаженное…

Нет. Вру. Это я поняла только теперь. А тогда не заметила.

Я усаживаюсь в своем темном номере и включаю телевизор, какой-то миг растерянно перебираю кнопки пульта в поисках третьего канала и Магнуса Халлина. Но никакого Магнуса на экране нет, ведь его фильм покажут только завтра. Вместо него какая-то рекламная фантазия — красивые люди пьют пиво в не менее красивых шхерах. Может, это Бильярдный клуб «Будущее», как он видится его членам. Сплоченный круг, лелеющий грезу о самих себе — грезу, в которой все мы чуть талантливее, чуть сексапильнее и чуть успешнее, чем на самом деле. Четверть века мы подпитывали себя этой грезой, утешались ею, обожали ее и на нее дрочили.

Я встаю, подхожу к окну и, распахнув, подставляюсь ветру, упиваюсь холодом и пытаю им себя — пока не вспомню, как все оно было на самом деле. Итак: когда в тот давний день Магнус вылез из Сверкеровой машины, я поддалась наваждению. Он стоял, каждой черточкой в точности соответствуя моде, экипированный как никто из нас, чтобы отразить косые взгляды этого мира, и поэтому способный лучше других защитить и всех нас. Мы — не деревня какая-нибудь! Ведь с нами Магнус, а такие, как он, ни за что не станут водиться со всякой там деревней. ЧТД — что и требовалось доказать, как я написала бы в дневнике.

И тут распахнулась другая дверь машины, и картина стала еще убедительней. Сверкеру незачем было наряжаться как фотомодель, чтобы поднять нас в собственных глазах, ему хватало его фигуры и темных бровей, его улыбки и уверенности в собственном праве находиться на белом свете. На миг он замер, поймав меня своим взглядом и крепко удерживая несколько мгновений, а потом улыбнулся и взмахнул руками.

— Кого я вижу! — выкрикнул он. — МэриМари!

Хватило одного мига, чтобы забыть четыре месяца тоски и боли.

Я захлопываю окно и поспешно включаю свет. Шесть лет я жила без воспоминаний. И это было хорошо, пусть и приходилось расплачиваться постоянным выдумыванием самой себя. Теперь и этому конец. Никаких воспоминаний. Никаких фантазий. Дело касается моей жизни. Моей, и только.

И я тащу свою сумку из передней, плюхаю ее на кровать и расстегиваю. Новый несессер. Новые «лодочки» на шпильках. Колготы. Трусики. И — самое главное — маленькое черное вечернее платье. Я экипирована для роскошного ужина в отеле «Шератон». Может, даже отважусь пофлиртовать с каким-нибудь командировочным — а то и не с одним.

Зайдя в ванную, рисую довольно привлекательное личико на передней части головы, расчесываю волосы и улыбаюсь своему отражению. Выше голову! Преступление искуплено. Прошлое прошло. И пришло время начать сначала. Все.

— Это первый день отдыха в твоей жизни, — объясняю я отражению. — Ты можешь все, что хочешь. Улыбайся миру — и он улыбнется в ответ. Все любят победителей. Надо заново прожить жизнь, но…

Банальности эхом отскакивают от кафеля, и в следующий миг кажется, что свеженарисованное лицо в зеркале вот-вот заплачет, но я этого не допущу. Никогда. И поэтому я прилепляю к его губам улыбку, а сама в это время гашу свет и выхожу из ванной. В большом зеркале я смотрюсь даже лучше. Возможно, все дело в приглушенном свете, но ведь он приглушен и в ресторане, так что ни один командировочный не устоит. Круто повернувшись, я изучаю себя сбоку и — что ж, и так неплохо, даже совсем неплохо…

Господи! О Господи Боже мой!

В зеркале проступает лицо Анастасии. Она глядит на меня широко открытыми, неподвижными глазами. Один-два удара сердца — и приходится признать, что именно этого я и ждала, что в глубине души всегда знала — именно это я заслужила. Тюрьма была лишь увертюрой. Теперь наступает настоящая расплата. Мне придется расплатиться собственным рассудком за то, что я сделала со Сверкером. Кошмарные образы станут преследовать меня, как когда-то преследовали маму, и в моей голове будут отдаваться голоса, как отдавались в маминой голове…

Но нет. Нет же. Теперь я вижу. Это и правда отражение. Лицо Анастасии заполняет экран за моей спиной. Я не выключила телевизор, и теперь он показывает новости на третьем канале. Картинка вздрагивает, и в следующий миг с экрана смотрит улыбающийся Магнус. Я бросаюсь к пульту сделать звук погромче, но поздно. Ведущая улыбается в камеру, прежде чем закончить фразу:

— …говорит художник Магнус Халлин. Решение о показе фильма будет принято завтра в первой половине дня. — Она выдерживает короткую паузу. — После успешного дебюта в качестве детской писательницы Мадонна намерена попробовать себя в новом амплуа…

Выключаю телевизор и опускаюсь на кровать. Руки у меня трясутся.

— Я спас тебя, — сказал Валентин.

Анастасия молча кивнула. Это правда. Он спас ее. Не появись Валентин, ее отправили бы дальше. Может, в Македонию. В Македонии еще хуже. Гораздо хуже.

— Я увидел, что ты страдаешь, и спас тебя. Даже к врачу тебя отвел.

И это правда. Он отвел ее к врачу. По крайней мере, сама она в это верила. Она уже не помнила, что говорила та маленькая толстуха в белом халате и красных резиновых перчатках, но было ясно, что птица она важная. Наверняка врач. Она засунула Анастасии между ног что-то холодное и острое, но Анастасия не закричала, просто закрыла глаза — будь что будет. Потом восемь дней там кровило, но когда кровотечение кончилось, то что-то заметно переменилось. К лучшему. Когда она снимала трусы в туалете, они были беленькие, будто только что надетые.

Как в детстве. Ни желто-зеленых пятен. Ни вони. Ни чувства, что между ног колючая проволока, когда писаешь.

— Я обеспечил тебя лекарствами.

И это тоже была правда. Он давал ей белую таблетку каждое утро и каждый вечер и позволял запивать стаканом кока-колы. Ей очень нравилось.

— Я забрал тебя назад во Владисту.

Она все кивала. Он забрал ее назад во Владисту. Когда они подъехали к границе, ее замутило от потери крови и от страха — у нее ведь не было паспорта, документы у нее отобрали еще в самом начале. Но ничего не случилось, Валентин просто вышел из машины и зашел в будку к пограничникам, а через пять минут вернулся, уселся за руль и помахал рукой, когда подняли шлагбаум. Кто-то из полицейских кивнул в ответ. И вот она оказалась дома. Почти что дома. По крайней мере, на родине.