Денис Гуцко - Березовый компот

— Пусть теперь проявят себя в дебатах о лифтах и отоплении, — продолжил Антон Григорьевич.

Мысли Мальникова сбивались, норовили ускользнуть к милым воспоминаниям.

— Кофе, мой господин! — тихо говорит Влада над самой его головой.

В то утро он собрался встать пораньше, вместе с ней. Но никак не мог оторваться от подушки. Влада принесла ему кофе в постель.

— Уже встаю, — он смачно потянулся.

Приоткрыл глаза — Влада сидела на коленях, вытянув перед собой блюдце с дымящейся чашкой. Она была в махровом халате. Халат распахнулся, влажная грудь выглянула наружу.

— Просыпайся, господин. Кофе остынет.

Ее грудь не желает взрослеть. Так говорит о ней сама Влада. Называет “буйки детства”. В минуты нежности может поманить: “Поплыли за буйки?”. Грудь девочки-подростка. В первый раз, коснувшись ее, Мальников от нахлынувшего смущения напрочь сбился с настроя. Влада сказала: “Хочешь, подушки привяжем?” — и показала, как это будет выглядеть. Эти шутки спасли тогда его мужскую честь. Помогли избежать фиаско.

— А я варила. Старалась.

Кофейный запах смешался с запахом ее мыла. Или крема. Или того и другого.

— Да, Владочка, сейчас.

Об этом он Юрке пока не говорил. Недостаточно обжитой была эта боль, чтобы приглашать в нее гостей. Когда с Владой все уже было позади и отпустило первое смятение, им мало-помалу овладело тяжелое чувство: будто их разрыв был окончанием поединка. Будто они с Владой состязались. В чем-то очень важном. Он так и не понял в чем. Но Влада выиграла. И ушла, прихватив приз, которого он даже не видел.

“Одна из тех фифочек, для которых любовь к самой себе — религия. Есть такая категория людей, Петя. К слову, достаточно редкая… Примитивные эгоисты похожи на них не больше, чем гармошка на рояль. Так вот. Вся ее энергичность — это же религиозное рвение, Петя. Служение себе. Такие, кстати, не умеют прощать. Ни малейшей оплошности. Допустим, сорвался… ну, задергался, устал — с кем не бывает. Ну, накричал или еще чего… А вы, скажем, много лет уже прожили душа в душу, столько хорошего пережили. И — нет, Петя, не дождешься ты прощения. Ни-за-что. Да. Будешь отлучен и предан анафеме. Такие, Петя, не становятся верными женами. Я знаю, что говорю, Петя!”.

Насчет любви Влады к самой себе Мальников догадывался. И принимал как должное. Мол, отчего бы ей себя не любить такую?

Беда была в другом.

Упустив Владу, он впервые в жизни остался по-настоящему один на один с собой. Не сразу осознал, чего лишился. А когда понял — сглупил: под напором начавшейся депрессии ушел в недельный отпуск. Решил: чтобы взять себя в руки, недостает свободного времени. Вышло только хуже. На работе хоть как-то отвлекался, а со свободой не справился. Первый день пытался храбриться. Смотрел сериал “Рим”, включал громко рок-музыку. Зарегистрировался на трех сайтах знакомств, где списался с дюжиной девиц и с некоторыми даже успел назначить встречи. Одна встреча была назначена с ходу, на вечер заочного знакомства. Сгонял машину на мойку, парадно оделся. Перед уходом присел на дорожку. Рука его легла на мохнатый плед, недавно купленный и похожий на кусок газона: множество нитей, собранных плотно, стоящих торчком. Коснувшись пледа, Мальников непроизвольно расправил ладонь и погладил его травяную поверхность. И тут же вспыхнуло и поплыло в памяти — как, улыбаясь тишине и закату, Влада гладила траву в будапештском парке… Разумеется, он не пошел ни на какое свидание. Было очевидно, что сама попытка лечиться от Влады какими-то тетками с сайтов — позорное шарлатанство. Не раздеваясь, лег на диван, отключил мобильник и пролежал так до глубокой ночи.

Одиночество было смертельным, абсолютным. Он словно угодил в плен и был посажен в ожидании выкупа в тесную зеркальную комнату.

…Расправив ладонь, Влада скользила по стриженой траве, по самым макушкам. Высвобождаясь из-под ее руки, травинки пружинно покачивались. Ее кроссовки валялись чуть ниже по склону. Еще ниже и правее торчала высокая каменная амфора. Позади на бетонной тумбе — черная металлическая голова, похожая на мятое ведро, в которое воткнули нос и уши. Склон был крутой, со всех сторон окружен зарослями. Откуда-то сверху, напрочь лишенные эха, сыпались крики бегающих детей, голоса окликающих их родителей. И Влада гладила ладонью траву. Так выглядело счастье.

Кухня бурно обсуждала промашку Голубевой на “Политобеде”. “Политобед” здесь вообще не любили. Последний выпуск обернулся авралом. По сценарию участники шоу, поставленные на место высокопоставленных дипломатов, проводят деловой ланч. С иностранцами, политологами, журналистами. Сидят, болтают. Опустошают тарелочки. Два часа эфира. Три смены блюд. Три на пять — пятнадцать. Хорошо хоть блюда согласовывали заранее — усаживаясь за столики, участники только делали вид, что выбирают. Что им заказывать, было выписано в самом низу страницы жирным шрифтом. Но Голубева в этот раз ошиблась. Волновалась, что ли. Заказала на десерт вместо бананов в карамели карамельный пудинг — и это в прямом эфире! Молоко, необходимое для приготовления пудинга, как назло, закончилось: магазин, который поставлял для “Национального лидера” скоропортящиеся продукты, по какой-то нелепой накладке, в рамках кампании “Честные цены”, прикрыли. А в близлежащих магазинчиках молоко успели раскупить. Пришлось заказывать срочным курьером. Еле успели.

— Доброе утро, коллеги, — поздоровался Мальников и выдержал паузу — для ответного приветствия.

Неловкий казус с Антоном Григорьевичем, осложнивший запланированное продвижение в шоу-бизнес, подтолкнул Мальникова к важному решению, к которому в более комфортных обстоятельствах он мог подбираться еще долго. Мальников решил растить в себе начальника. Добиваться, как он сформулировал, соответствия личного социальному. “Пора изжить в себе спаниеля!”. Чтобы стать своим в кругу других начальников, мало занимать начальничью должность, важно начальником быть. Прежде всего самому ощущать себя — шефом, начальником, руководителем. В общем, существом высшего порядка. На прошлых своих работах он уже задумывался над этим. Но весьма отвлеченно. Будет теперь меняться, укреплять характер.

— Доброе утро, — повторил он громче, не дождавшись ответа: увлеченные деталями вчерашней истории, повара не заметили его появления.

Девушки — Марина, Юля и Эльвира — поздоровались легко и непринужденно. Отчетливо проговорили “Петр Валентинович”. Саша Брагин ограничился еле заметным кивком. Даже не взглянул в его сторону. “Да, есть проблемка”, — диагностировал Мальников. Уже несколько дней он исподволь присматривался к Брагину. Тот был хмур. Отработав смену, закончив на кухне все дела, уходил быстро, будто куда-то опаздывал. Хотя из студии он, как и Мальников, не уезжал, ночевал на месте. А значит, и спешить ему было некуда. Все бы ничего, с работой Брагин справлялся. Но Мальников начал вспоминать — и ему показалось, что с первого дня работы Брагин ни разу не обратился к нему по имени-отчеству. По имени на “вы” тоже, видимо, не обращался. Мальников наверняка бы запомнил: лишенное отчества имя “Петр” почему-то трудно давалось его современникам, то и дело спотыкалось и звучало нетвердо. И совершенно точно Брагин не пытался ему “тыкать”. Но если подчиненный никак к тебе не обращается, рассуждал Мальников, юлит и обтекает безличными формами — стало быть, не принимает он тебя как шефа, начальника, руководителя, существо высшего порядка. На душе у Мальникова с тех пор, как он начал присматриваться к Брагину, сделалось неспокойно.