Артур Япин - Сон льва

Было начало мая.

Гала опоздала на полчаса. Она появилась в дверях в длинной юбке фиалкового цвета с тремя воланами и футболке с очень большим вырезом. Вместо извинений она улыбнулась. Одной этой улыбки было достаточно, чтобы простить двойное убийство. Один из самых проворных молодых людей уступил ей свой стул, а сам сел на пол. Полька рассказывала об авторе этой пьесы и его значении для футуризма и социализма двадцатых годов. Затем она раздала роли, и старая актриса, которая уже теперь работала в саду, крикнула в раскрытые двери, что вновь прибывшая должна будет читать главную роль.

— Да, та в темно-лиловом, аппетитная, чувственная!

Гала открыла первую страницу. Зажмурилась, словно страница ее ослепила. У нее было удивительное лицо.

Скулы были скорее широкими, чем высокими, а лицо казалось бы плоским, если бы маленький вздернутый носик не придавал ему что-то классическое. Как будто ее никто не ждал, она сначала прочитала про себя свой текст, с которого начиналась пьеса. Наконец раскрыла рот. Ее полные губы были накрашены ярко-красной помадой, уголки губ от природы чуть приподняты.

— Ах, двигаться, — сказала она томно.

Пьеса была старомодной сатирой на презрение буржуазии к массам: в карнавальную ночь оживают манекены парижского Дома мод. С ними сталкивается некий депутат, и они его обезглавливают. Один из манекенов водружает его голову себе на плечи и идет на бал к крупному промышленнику, месье Арно, и там сводит на нет все интриги высшего света. В конце концов он все же выбирает свою деревянную голову вместо человеческой, потому что та полна интриг. Он отказывается от свободы и снова становится манекеном. Короче говоря, все можно было бы рассказать в пятиминутном скетче. Чтение длилось два с половиной часа, с одним перерывом, потому что все пили кофе, и вторым, потому что одна из лаек подняла ножку над юношей, сидевшим у ног Галы. Не успел несчастный высохнуть, как ему сообщили, что вместо роли месье Арно, предложенной ему сначала, ему придется играть второстепенную роль Манекена № 2.

— На главную роль пойдет вон тот длинный, с головой! — крикнула старая актриса, занявшаяся теперь уборкой стенного шкафа, полного старых рукописей времен ее славы.

— С какой головой? — Полька оглядела всех присутствующих.

— Вон тот, — ответила актриса, показывая на Максима, — что стоит, откинув голову, будто смотрит на все свысока.

В заключение пришел художник с набросками декораций или того, что должно было называться декорациями при бюджете в четыреста пятьдесят гульденов. В дверях знаменитая актриса заявила дрожащим голосом, что она, пожилая женщина, все-таки не чувствует себя достаточно сильной для молодежного проекта, и передает режиссуру польской звезде детского кино, после чего все смущенно попрощались и рассыпались по большой площади.

В проходе под Государственным музеем Максима нагнала велосипедистка. Это была Гала. Проезжая мимо него, она обернулась и крикнула: «Пока, до вторника!» Она видела, что Максим невольно оглянулся, решив, что она сказала это кому-то другому, и не зная его настоящего имени, крикнула снова:

— A bientot, Monsieur Arnaux! [27] До скорого, месье Арно! (франц.)

— Да-да, — крикнул он, подыскивая остроумный ответ, — до вторника!

Но Гала была уже далеко. Максим никогда до этого не видел, чтобы велосипедистки покачивали бедрами. Он пошел быстрее, ему хотелось подольше любоваться ее пышным задом, покачивающимся на седле вправо-влево. Ему было восемнадцать, поэтому в мыслях он сидел голым сзади на багажнике, держась руками за эти самые бедра.

В следующий вторник Максим пришел на сорок пять минут раньше. Театральные репетиции проводились в холодном лекционном зале на университетском острове. Он ждал, сидя на одной из скамеек, поднимавшихся амфитеатром. Задником маленькой сцены служили высокие окна, открывающие вид на широкий канал и монументальный фасад фабрики бриллиантов на противоположной стороне. К пристани причаливала рекламная лодочка в форме огромного бриллианта. На ней сверкающими буквами было нанесен слоган: «Тысяча граней Амстердама».

Дома Максим придумал целый арсенал остроумных ответов на любую реплику Галы, но Галы не было. Она никогда не приходила раньше времени.

Впрочем, вовремя Гала тоже никогда не приходила. Даже принятые академические пятнадцать минут не давали ей достаточно свободы, так что все лекции, репетиции и другие собрания вскоре после начала прерывались ее появлением. Она ничего не говорила и не делала, и все же невозможно было не отвлечься, когда она шла на свое место. Юноши и мужчины провожали ее взглядами, разинув рот, к раздражению многих женщин, которые обменивались гримасами, предполагая, что Гала опаздывала намеренно. Было невозможно поверить, что эта молодая красивая женщина совершенно не осознает, какое она производит впечатление. Несколько минут после того, как она садилась на свое место, там, где она только что прошла, еще ощущалось дуновение чего-то томительного, непонятного, тревожно-женского. Людей, вызывающих такой эффект своим появлением, можно было увидеть только в старых фильмах, но там они либо подчеркнуто медленно спускаются с высокой лестницы, либо их везут на колеснице голые рабы. Это нужно было видеть, чтобы поверить. Единственным, кто ничего не замечал, была сама Гала. Словно ее восприятие самой себя было закрыто тем черным пятном, которое навсегда осталось у нее перед глазами. Наверное, больше всего привлекала внимание именно та естественность, с которой она мгновенно развеивала все подозрения в рисовке.

Она переживала, что своим опозданием мешает другим, но время ее настолько не интересовало, она с ним не считалась.

— Все и так только и делают, что все организуют, — говорила она иногда, — поэтому мне нет никакого смысла об этом беспокоиться.

И тот, кто знал Галу чуть дольше, должен был признать, что несмотря на медлительность, она никогда не пропускала ничего важного. Казалось, все схемы и расписания, календари и еженедельники старались приспособиться к ней, а не наоборот.

— Ах, — улыбалась она, когда кто-то ей об этом говорил, — правила строги только к тем, кто их придерживается.

В этот вечер было отрепетировано только несколько сцен. Больше всего времени заняла хореография первой сцены, когда манекены впервые чувствуют, что могут двигаться. Каждому студенту выделили место для отработки движений и проговаривания текста. Было заметно, как скованно они играют, и хотя изображались манекены, деревянная игра не прибавляла убедительности.

Лишь в последние четверть часа настала очередь Галы и Максима, который должен был ее соблазнить. Он еще никогда никого не соблазнял и еще много лет бы не осмелился, если бы ему тогда не представилась возможность спрятаться за чужие слова. Он держал текст в левой руке, а другой обнял Галу за талию и притянул к себе. Она, казалось, не была удивлена, что ее любовник находится позади нее, положила свою руку на его и мгновенно уступила. Она медленно легла на него лицом вверх, повернула голову и положила ему на грудь. При этом ее волосы скользнули по его щеке, а ягодицы прижались к его члену. Максим часто задышал, словно все было по — настоящему, но в то же время мысль о том, что это всего лишь роль, дала ему мужество продолжать. Он чуть пошевелил бедрами и почувствовал, как отреагировала его партнерша. Он заглянул в свой текст и произнес следующую реплику, повернув голову к Гале с тем, чтобы поцеловать ее в шею.