Владислав Егоров - Пасхальные яйца

Тут трагикомическое это воспоминание пришлось оборвать, потому как увидел Алексей Степанович, что приземистое серо-желтое строение барачного типа, оно и есть дом пять по улице Гагарина. На крыльце бабка стоит и черной плюшевке и сером платке. Увидев, что он остановился, номер дома разглядывает, колобком скатилась с крыльца, засеменила к калитке, на ходу причитая:

— Ой, не к нам ли, товарищ, будете? Ой, горе-то у нас какое!

— Русаков Иван Андреевич здесь…, — начал Алексей Степанович и запнулся. Хотел спросить «здесь живет?», да ведь тот покойник уже, а сказать в прошедшем времени «жил», прозвучит как-то глупо.

— Ох, здесь он, здесь, горемычный! — запричитала старуха. — В сарае он. Ох, Господи, грех-то какой!

За долгие годы службы, связанной, как известно, с обстоятельствами печальными, следователь Корзухин причитаний наслышался предостаточно, привык, что называется, пропускать их мимо ушей, а опытным путем давно уже установил, что в подобных ситуациях не сочувствие успокаивает людей, а наоборот деловой казенный тон. Поэтому придал взгляду строгость и спросил официально:

— А вы сами, гражданка, кем покойному приходитесь?

— Соседка я, — ответила старушка голосом еще жалостливым, но уже без завываний. Правда, пару раз носом шмыгнула. — Зовут меня бабой Верой, а если для вашей надобности имя-отчество требуется, то Вера Никитична я, по фамилии Смирнова.

Пока вела она его к сараю расположенному за домом метрах в пятнадцати, то и дело оборачивалась и скороговоркой, но обстоятельно и по порядку, рассказывала, как все обнаружилось. Спит она беспокойно. Особенно в последнее время, как случилось в поселке несколько краж из сараев. На Первомайской у Михейкиных даже кубометра два дров на ихних же санках увезли. Она такого с войны не припомнит. Стало быть, почудилось ей под утро, будто скрип за окном. А ее окошко как раз на сараи выходит. Уже светать начало — не так страшно, оделась она и пошла, проверить, все ли там в порядке. Сараи у них в рядок стоят, на каждую семью отдельный, ее самый ближний. Свой-то, она сразу углядела, что замок на месте, стоит нетронутый, а вот у дальнего, Ирки Плясуновой, дверь расхлябастана, она и скрипела под ветром. Испугалась, конечно, постояла, прислушалась: тихо. Шумнула — никто не откликнулся. Осмелела, подошла к Иркиному сараю, осторожненько заглянула в него и чуть сознания не лишилась, когда висельника там увидела. По носкам, сама их вязала, признала сразу Ваню Октябренка, у Ирки он квартирует. А может и сожительствует они, это не ее дело. Только Ирка сегодня в ночную, она медсестрой в больнице работает, так что пришлось будить Валентина, другого соседа, а еще соседи — Козелковы, Александр Григорьевич и Тамара Петровна, они в отъезде, уехали на свадьбу дочери в Тамбов.

Сарай, в котором свел счеты с жизнью Иван Андреевич Русаков, почему-то названный бабой Верой октябренком, был тесен и низок. Поленницы колотых дров образовывали сплошную стену и поднимались до потолка. Только в правом углу, с которого, видимо, началась выборка дров, образовалось уже свободное пространство в полтора-два квадратных метра. Его оказалось достаточно, чтобы самоубийца смог успешно осуществить свой ужасный замысел.

Впрочем, отметил про себя Алексей Степанович, может, особых проблем для него и не было, потому, как был он совсем небольшого росточка и щуплой комплекции — не отсюда ли и прозвище? Но снятый с петли висельник даже при таких малых габаритах не уместился бы на свободном участке пола, и догадливый Валентин прислонил его к поленнице дров, а для устойчивости приставил несколько крупных чурбанов.

Когда человек мертв, положено ему находиться в лежачем положении, а стоящий труп да еще с обрывком веревки на шее — зрелище не для слабонервных. Хотя к таковым следователь Корзухин себя не причислял, однако поторопился быстрее покинуть место происшествия, ограничившись беглым его осмотром. Да и нужды никакой не было здесь задерживаться. Картина ясная. Следов насилия нет, так что версия самоубийства единственно верная. Остается лишь выяснить его причины и можно ставить точку. Вот только записки, о которой говорил дежурный, рядом с трупом почему-то не оказалось. Но Вера Никитична сразу его успокоила:

— Не тревожься, милый, записочка Ванюшина в целости и сохранности, я ее к себе унесла. А то, думаю, Валентин, небось, расскажет на работе, он в автопарке слесарит, о нашем несчастье, придет кто полюбопытствовать и бумажку эту может затоптать нечаянно или, того хуже, возьмет ее для интересу.

— Весьма разумно, — одобрил Алексей Степанович.

— А если для вас важно, где она лежала, — внесла полную ясность старушка, — так Ваня ее на чурбачок положил, который, видели, рядом с его валенками, а сверху замком придавил, чтоб и заметно было и ветром не сдуло. Он завсегда такой — аккуратный, предусмотрительный. Вон и валенки скинул, когда вешался. Он, если в гости ко мне заходил, обязательно обувь снимал, такая у него была культурная привычка.

Войдя в комнату бабы Веры, Алексей Степанович будто перенесся эдак лет на пятьдесят назад, в свое послевоенное детство. Темно-вишневый, щелястый пол, устланный от порога, до самого окна узким полосатым половиком. Справа от двери на уровне его плеча, по росту хозяйки, настенная вешалка с немудрящей старушечьей одежонкою. Слева — беленая известью печка-голландка. Над ней полка с посудою. Дальше вдоль стены железная кровать на колесиках с блестящими никелированными шарами, венчающими стойки в изголовье. Высокая горка подушек накрыта кружевной накидкой, наверняка, собственного хозяйкиного рукоделья. Другая накидка того же узора, но размером поменьше, украшала приземистый комод, расположенный симметрично у противоположной стены. На нем стеклянная ваза с искусственными красными розами и фарфоровая статуэтка борзой собаки — каким-то образом попавший сюда немецкий трофей. Но, пожалуй, самая красивая вещь в комнате — висящий над кроватью коврик с изображением льва, гордо возлежащего на фоне диких скал и одинокой пальмы. На подоконнике три горшка с геранью, а в двух жестяных банках из-под зеленого горошка мясистый столетник, выращиваемый не для красоты, а в сугубо медицинских целях — от старческих запоров лучшее средство. Из всего убранства комнаты на день сегодняшний указывали разве что черно-белый телевизор «Рекорд» на тумбочке в углу да икона над ним. Что за святой на ней, Алексей Степанович распознать, конечно, не мог, так как вся сознательная жизнь его пришлась на времена безбожья, а нынешний религиозный ренессанс его пока не коснулся. Тем не менее, он подумал, что соседство иконы с телевизором не очень-то подходяще. Впрочем, в этом даже видится какой-то символ нашего смутного времени. Многие нынче «ящику» молятся, что скажет с экрана Света Сорокина, то для них и откровение и заповедь.