Илья Штемлер - Завод

Греков неторопливо пересек площадь и свернул на знакомую улицу. Окна в третьем этаже тускнели сонными прямоугольниками.

«Да, надо идти, надо. Этого не миновать. И чем скорее, тем лучше». — Он шагнул в подъезд и вызвал лифт.

Все в квартире было незнакомым. Разве что расположение комнат да старое кресло.

Павел хлопнул на кухне дверцей холодильника.

«Как это нелепо, — думал Греков. — Надо было сразу сказать. Прямо в прихожей. Но как?»

— Я сейчас, Гена. Посиди. Сколько лет тебя тут не было? Даже не верится: ты — и у меня в гостях!

Павел принес в комнату на подносе бутылку, колбасу и зачем-то сухари.

— Я сейчас, Гена… Только рюмочки достану… После Нового года еще не совсем все в порядке.

— Да брось ты… Я ненадолго…

— Так я тебя и отпустил, Геннадий Захарович!

Греков хотел было спросить, где Кирилл, но передумал.

Тогда непременно надо вспомнить и о Татьяне. А врать ему не хотелось, он знал, где сейчас Татьяна. В Кривоточном переулке.

— Как Москва? Как там?

— Стоит Москва. Беготня, суета.

С каждой секундой Греков все уверенней проникался мыслью, что Павел знает обо всем. Не догадывается, а знает. И Алехин, вероятно, понял, о чем думает Греков. Зеленоватые глаза Павла спрятались за тяжелыми веками. Так он просидел несколько секунд, потом потянулся к шкатулке. Приподнял и опустил крышку — в желобочек выпала сигарета. Павел передал ее Грекову, вторую взял сам. Прикурил.

— Неплохие сигареты. Слабые только, — сказал Павел.

— Слабые, — согласился Греков.

— Вот говорят, что никотин вреден, а я курю — и ничего. Не жалуюсь. — Павел закинул ногу на ногу и погладил колено. Ладонь у него была широкая, с плоскими пальцами и выпуклыми ногтями.

— Кому как. — Греков отвел взгляд от его рук.

— Ты тоже не жалуешься?

— Не жалуюсь.

— Вот видишь. — Павел усмехнулся. — Ладно, я без тоста…

«Нет, пожалуй, только догадывается, — подумал Греков. — Иначе он не вел бы себя так. Самообладание? В такой степени? Самоуверенность! Вот что главное в нем, в Павле Алехине. В его спокойной, рассудочной, без тени риска жизни. Чувство полноценности. А все, что происходит — блажь, женское сумасбродство. Рано или поздно она одумается. И все станет как прежде».

Греков приподнял прозрачную рюмку.

— Мне сейчас пришла странная мысль. Сколько я помню, ты никогда не носил яркой одежды.

Павел молча посмотрел на Грекова.

— Ну, яркого галстука. Или цветного пиджака, — уточнил Греков.

— Тоже мне… Попугая нашел! — Павел опустил рюмку на стол.

И Греков поставил на стол свою рюмку.

— Как же тебе объяснить? У человека должно быть что-то броское. И во внешности тоже. Радостное, что ли. Чтобы людям было удивительно с ним. И легко.

— Не в одежде дело. — Павел с сожалением взглянул на Грекова.

— С этой истиной я, Паша, знаком. Иногда хочется одеться красиво, даже ярко, выйти на солнечную улицу. Нет, ты не поймешь.

— Ничего подобного. Есть у меня, есть… — Павел подошел к шкафу, толкнул дверцу. В ворохе каких-то лент, поясков отыскал широкий желтый галстук с черными разводами. — Кирюшке товарищ привез из плавания. А сын мне подарил. — Павел набросил галстук на голую шею, обмотался им, как шарфом, и захохотал — Вот она, твоя радость!

Он сел в кресло, не переставая смеяться. Но в смехе его все чаще проскальзывали хриплые, горестные нотки. И смех его постепенно стих.

— Зачем пришел? — спросил Павел.

— Не знаю. Не мог мимо пройти.

— Нет мог! Мог. Иначе не затевал бы всего этого! Мы двадцать лет вместе прожили… Запуталась она…

—..Выходит, ты все знаешь? — Греков подпер рукой подбородок. — Водку выставил, хотел меня уговорить. Вместо того чтобы с лестницы спустить?

— Зачем же с лестницы спускать? Найдем и другое средство, Геннадий Захарович. Мы еще сила на заводе, да и вообще…

— Кто это «мы»? Что за манера говорить «мы». Лицо ты свое потерял? Или прячешься?

Они переговаривались тихо, почти шепотом. Наконец смолкли. Вероятно, со стороны это выглядело нелепо. Столько лет они шли по разным дорогам к этому разговору. И вот сошлись. А говорить-то, выходит, и не о чем. Говорить — значит убеждать. Пустое занятие. И они это прекрасно сознавали.

«Зачем я пришел? — подумал Греков. — Зачем?»

Павел поднялся и вышел из комнаты в коридор. Стукнула дверь. Греков встал, надел пальто, шапку, вышел в прихожую. Несколько секунд присматривался к предохранителю замка, чтобы нечаянно не захлопнуть дверь, и шагнул на площадку. В это мгновение откуда-то снизу донесся голос Кирилла. Пожалуй, только сейчас Греков почувствовал настоящее волнение. Вся встреча с Павлом прошла как в полусне. Он придержал дыхание, напряженно вслушиваясь. Но ничего не смог разобрать.

Греков шагнул ступенькой ниже, еще шагнул…

Павел стоял на площадке второго этажа. Желтый галстук свисал с его плеч за спину. Кирилл снял с себя пальто, накинул на отца, обернулся и узнал Грекова. Чуть приблизился к отцу, освобождая проход. Лестничный провал дышал колодезной сыростью.

— А пальто тебе, папа, как раз. То ли я повзрослел, то ли ты, папа, помолодел, — сказал Кирилл.

Загудел кем-то вызванный лифт. Затемненная кабина важно проплыла мимо Грекова вниз. Остановилась. Стих раздраженный гул.

— Я поставлю чай. И не очень тут прохлаждайся, простудишься, — опять сказал Кирилл.

И вновь сердитый лифт срезал тишину. В освещенной кабине, словно в аквариуме, стояли двое — мужчина и женщина.

Греков вскочил в вагон трамвая, и тут же сомкнулись резиновые губы дверей. Вагоновожатая недовольно взглянула в овальное зеркальце, и по пустым сиденьям запрыгал голос дребезжащего динамика.

— Трамвай идет в парк! — Вагоновожатая переждала и добавила уже неофициально: — Гражданин, в парк едем. По другому маршруту.

Греков кивнул и оглядел пустой вагон. Вдоль стенок расклеены объявления, рекламы фильмов. На одной из них был изображен бегун-негр. Темное лицо его выражало жажду победы, предельное напряжение и усталость. Но он казался счастливым, этот бегун. Наверняка счастливым. Вся жизнь его в этом беге. А до финиша было далеко. Он добежит, добежит… Греков вспомнил, что когда-то в газетах писали о каком-то бегуне-марафонце.

Трамвай дернулся и поехал. Греков отвернулся к окну. На разрисованном морозом стекле будто сквозь туман отражался стремительный бегун. Греков ногтем провел по стеклу: прорываясь сквозь этот туман.

Ночью ему приснился негр-бегун. Он над чем-то беззвучно хохотал. Вероятно, над Грековым, бежавшим следом. Они достигли поворота дороги, и Греков опередил бегуна. Не негра, а Павла Алехина. Двадцатилетнего Пашку, с которым Греков познакомился на стадионе. Пашка все продолжал беззвучно хохотать и швырять в спину Грекова странные мягкие камни. А может, комки ваты? Один комок попал под ноги. Греков наткнулся на него и замер…