Владимир Топорков - Наследство

– Они ни в открытой, ни в закрытой не публиковались, такие цифры никто не решится печатать…

– Почему?

– А потому, – Николай заговорил ещё резче, и Безукладов поморщился, – такие цифры – это приговор… Приговор бесхозяйственности, расточительности, которую может себе только социализм позволить.

– Ну, ну, вы говорите, да не заговаривайтесь! При чём тут социализм?

Николай Александрович как-то незряче поглядел на Безукладова, усмехнулся.

– Я так и знал. Знал, что сейчас вы начнёте меня к стенке припечатывать. «Говорите, да не заговаривайтесь» – это как раз то самое, как раз к стенке… А я не боюсь и ещё раз повторю: если в задачу социализма входит гробить землю, неразумно на ней хозяйствовать, плодородные угодья превращать в пустыри, то тогда непонятным становится сам смысл строительства социализма. Вот только несколько примеров из жизни нашего областного центра. Посмотрите, куда город растёт? Правильно, на юго-запад, как раз туда, где самые лучшие земли колхоза «Знамя Октября». А почему бы не на север, где рудоуправление свои развороченные, как волчьи пасти, карьеры оставило? Разве этого никто не видит? Ведь такое варварство творится на глазах у всех, в том числе и обкома.

– Я смотрю, – едва сдерживая себя, заговорил Безукладов, – товарищ Кухаренко, Артюхин у вас большой философ и критик, всем оценки даёт, не стесняясь. А между прочим, критиковать всегда легче, чем работать. Вы, товарищ Артюхин, слыхали что-нибудь о жилищной проблеме? И если знаете о том, как люди бедствуют в коммуналках, то странно мне ваши слова слышать. Ведь они как раз направлены на то, чтобы темпы строительства жилья сдерживать… Ну возьмёмся мы сейчас овраги и карьеры засыпать, и сколько времени потеряем?..

– А вы не засыпайте овраги, этим сами промышленники должны заниматься. Как раз рудоуправление… Ведь есть же закон о рекультивации земель, вот пусть и выполняют. А ваша задача – спрос им предъявить.

Безукладов поднялся, навис над столом, полный, с покрасневшим лицом, сказал резко, отрывисто:

– Указывать, – много умников найдётся. Давайте поменьше философствовать, побольше делать. А идейки подбрасывать – это легко, вроде как в футбол играть. Отпасовал – и взятки гладки. Да и не в такой день об этом говорить – как-никак, дорогой Леонид Ильич преставился…

Безукладов пошёл к двери, с остервенением натягивая шляпу на голову и проклиная себя в душе. Вот угораздило же его пойти по лабораториям и кафедрам, будто не мог другого занятия найти. Только пищу дал таким вот демагогам для кривотолков всяких. Может, теперь этот жалкий деляга будет кричать на любом перекрёстке: «Посмотрите, люди добрые, я и в областной комитет партии обращался, а что из этого вышло?..» Надо сейчас же сказать Кухаренко, чтоб укоротил ему язык.

Уже около машины Безукладов повернулся к громко дышавшему, будто тащившему на себе тяжкую поклажу Кухаренко, спросил грубо:

– Ну, и много у вас таких инициативных молодых людей?

– Да не обижайтесь на Артюхина, Сергей Прокофьевич! Сорвалось у него. Может, кто завёл человека…

– Ну-ну, значит, завели? – хмыкнул с неприкрытой иронией Безукладов. – Жена на кухне истерику устроила, а он сразу государственные дела решать кинулся. Так, выходит? Нет, не пойму я вас что-то, товарищ Кухаренко! Не забота этим человеком движет, а злоба, злоба на всё, может быть, даже и на Советскую власть. Слыхали, как он о социализме? Это серьёзный звонок, товарищ Кухаренко! Я скажу своим – надо вас или в отделе или на бюро послушать. Перекос явный в вашей воспитательной работе. Да и вы, товарищ ректор… – Безукладов сурово посмотрел на молчавшего Рудермана. – Знать бы надо, с кем работаете. А то получается, как в присказке: «Дай сердцу волю – заведёт в неволю».

Видел Безукладов, как смутилось руководство вуза, но ободряющих слов на прощание говорить не стал – пусть попереживает, пусть прочувствует, что у них в коллективе, как в порченном яблоке, червоточина завелась. Ведь с молодёжью работают, а с ней надо ухо востро держать, как со спичками, одно неосторожное слово, и пойдёт гулять пламя такими всполохами – не потушишь.

Сергей Прокофьевич молча протянул руку Рудерману и Кухаренко и уже в машине подумал, что как раз сейчас самое время махнуть в пансионат, принять баньку, сбросить с себя все тяготы сегодняшнего беспокойного, нашпигованного событиями дня. Он велел Николаю ехать в пансионат, а сам, ещё не остывший от разговора с Артюхиным, снова начал прокручивать в голове недавнюю перепалку.

Нет, в чём-то он, может, и прав, этот преподаватель. Когда жизнь человека, его деятельность приносит противоположные, чем задумывалось, результаты, искажается, перечёркивается чёрным мазком сам смысл существования его на земле. Кое-какие примеры, которые Артюхин приводил, действительно говорят, что происходит что-то не то. Человек как бы выталкивается за черту необходимости его присутствия на земле, более того, становится наиболее вредным на ней существом, так как губит то, что касается не только его, но и других её обитателей. В этом Артюхин прав. Но, с другой стороны, разве человек мало делает разумного, справедливого, того, что утверждает принципы созидания, сохранения и приумножает богатства земли?

Конечно, надо быть материалистом, учитывать извечный закон единства и борьбы противоположностей, потому что именно он объясняет логику человеческой деятельности. Но этот преподаватель, видать, не только диалектического материализма не знает, но даже с элементарной логикой не в ладах – не случайно же про социализм этак.

Сейчас некоторые, размышлял Безукладов, опять начинают поминать недобрым словом сталинское время. Но был в этом времени один жизненный принцип, который не грех унаследовать и сегодня, – дисциплина. Тогда демагоги, как этот Николай Артюхин, знали свой шесток, не баламутили народ, и люди занимались делом. Это только бездельник находит время для кривотолков, а тот, кто делом занимается, о деле и думает, на всякие инсинуации у него времени не хватает.

…Дорога пошла лесом. За окном машины шуршал дождь, отчего на душе было скверно. На неровном асфальте пузырились лужи, лес казался огромным и мрачным, только кое-где сохранившийся снег пестрел в глазах, успокаивал, и, может быть, благодаря этому Безукладов развеялся, из головы постепенно ушли мысли о трудовом сегодняшнем дне. А когда подумал о предстоящем тепле, запахе высохшей берёзы, кружащем голову, и лёгком как пух смоляном духе стен бани… Безукладов почувствовал, как щемяще-остро заныло тело в предвкушении знобящего, острыми иголками вонзающегося в кожу жара, и поэтому, когда Николай спросил, куда ехать – в домик или сразу в баню, сказал не раздумывая: