Владимир Топорков - Засуха

В Загродском саду играли гармони, и в деревню доносились высокие девичьи голоса. Рассмеялся Лёнька – ишь, веселятся, беспечные! Ничего, заготовил им Серёга сюрприз, даже у Лёньки деревенеют руки и ноги от предстоящего страха.

Появился Егоров, и даже в темноте можно было догадаться – наверняка, блуждала сейчас на лице Серёги счастливая улыбка. И снова укол зависти к Егорову возник в Лёньке: вот тебе и «наш брат-кулешник». Видел он в темноте, как закинула Сонька руки за шею Сергея, потянулась на цыпочках, прильнула к нему. «Наверное, как печь горячая», – подумал про себя Лёнька. В какой-то книжке читал Лёнька, что в человека надо верить, в его достоинство, произрастающее из его сущности и крепнущее в его свободе… Вот и Сонька, видать, здорово верит в Сергея, во всю его сущность.

Он слышал, как Сонька спросила тихо:

– Придёшь сегодня?

– Ага, – глухо ответил Серёга. И торопливо сбежал с крыльца, тихонько позвал: – Ты где, Лёнька?

Лёнька выступил из тени тополя, свистнул, и они пошли торопливо к Загродскому саду. В руках нёс Серёга свёрток, и Глухов догадался: наверное, тот самый белый халат, о котором толковали днём.

Они по росным кустам добрались почти до поляны, и вдруг Серёга обернулся к нему, горячо зашептал:

– Слушай, Лёнька, а может быть, тебя вырядим, а? Пойми правильно: я с оружием, значит, прикрою, если хоть кто возникнет. Пальнём в небеса – все штанишки обмарают.

Резонными показались слова друга, и Лёнька не чувствовал гнетущего страха, внутреннего озноба – надо, так надо, какой разговор, для любимого дружка и серёжку из ушка. И Лёнька начал облачаться в белый шуршащий халат, а Серёга прошептал:

– Надо и лицо, и брюки белым замотать – пусть думают, что ты – приведение, лунатик, с неба свалившийся. Я специально у Соньки марлю прихватил. Кстати, понравилась тебе Сонька?

– Понравилась! Жениться будешь?

– Ну, брат, ты и загнул! Да у меня и женилка ещё не выросла.

Он засмеялся приглушённо, давясь смехом, и у Лёньки тоже легко и радостно стало на душе. Шутник его друг, ей-богу, с таким не соскучишься.

Егоров обмотал марлей брюки Лёньки, завязал бинтом, а потом сделал накидку на голову.

– Ну, беги. Только как демон скачи и визжи, иначе не поверят. А я тебя в этих кустах буду дожидаться.

Луна выскользнула из-за вершин деревьев, тускло осветила поляну, гуляющую молодёжь. «Тем лучше», – подумал Лёнька и с визгом выскочил на поляну, заплясал в какой-то полудикой пляске, напоминающей то ли галоп лошади, то ли танец ведьм. Взвизгнули девки протяжно, моментально сникли гармони, и вот уже треск, похожий на ломовой бег могучих зверей, послышался из кустов. Словно неведомой силы ураган пронёсся над землёй, смерч, возникший из ничего, и на поляне не осталось никого, кроме белого чудища, размахивающего похожими на птичьи крылья руками. Под маской у Лёньки лицо расползлось в блаженной улыбке – в нём возникло чувство ликования, шальной радости, что так получилось. Как испуганные овцы, шарахнулись, смехота да и только!

Ещё несколько минут праздновал свою победу Лёнька, визжал и махал руками. Это потом, после, он будет проклинать себя за всё, что случилось с ним, а сейчас жил в нём радостный школяр, весёлый Буратино, Мальчик-с-Пальчик, злой Бармалей или ещё какой сказочный герой, жил и потешался, смеялся над презренной толпой.

Две тени метнулись из кустов, и Лёнька не успел улизнуть к Серёге, его дёрнули за ногу, и он покатился в жёсткую траву. Какой-то сильный человек схватил его за халат, поставил на ноги, крепко держа руки.

– Ага, попался, сукин сын, – прохрипел напавший на него. И по голосу Лёнька понял – лукавский гармонист Иван Климанов, необычной силы человек. «Сейчас бить начнёт», – мелькнуло в голове у Лёньки. И он почувствовал, как загнанно, будто у взмыленной лошади, застучало сердце в груди.

Но бить его не стали, а Иван крикнул тому, не узнанному Лёнькой:

– Поведём в борцовскую контору. Там разберёмся, что за человек.

Уже когда переводили Лёньку через речушку, и он зачерпнул ботинками обжигающе холодной воды, по голосу узнал Лёнька, что второй человек – Симка Боровков, племянник того военного дезертира.

– Отпустите меня, ребята, – захрипел Лёнька.

– Да это никак молодой Глухов! – крикнул обрадованно Симка.

Теперь Лёнька отчётливо понимал – напрасны его просьбы. Уж кто-кто, а Симка, как и вся их родня, с презрением относились к Глуховым, никак не могли простить проступок среднего брата Лёньки.

Они вели Лёньку напрямик через молоканскую усадьбу, и что-то оборвалось в душе, даже чёрной кошкой мелькнула мысль: ну и чёрт с ней, не всё ли равно, когда кончится жизнь – сейчас или через несколько лет? Всё равно у человеческой жизни есть один конец – смерть, и к этому надо готовиться. Но мысль эта заставила вздрогнуть – да что это он, Лёнька, страх на себя нагоняет? Ему ещё жить да жить, любоваться вот этими звёздами и луной, криворотой и лукавой, что освещала сейчас их тускло.

Возникла в душе злоба на Серёгу: вот сволочь, говорил, что прикроет, как боец в засаде остался, а где он? Уснул спьяну или струсил? Так не поступают настоящие друзья. Если бы стрельнул Серёга, не осмелели бы эти двое из толпы, разбежались бы… Эх-х, нет, наверное, предела человеческой подлости!

Лёньку привели в контору, и Симка начал срывать с него маску, стаскивать халат, и когда при свете лампы, зажжённой сторожем, увидел лицо Лёньки, сказал злорадно:

– Да он пьяный, сосунок!

Давно выветрился хмель из Лёнькиной головы, сразу, как только его схватили, и он сказал с презреньем:

– А ты меня поил?

– Тогда зачем так вырядился?

– Девок хотел попугать.

Они усадили Лёньку на лавку, рядом сел Иван, и Симка приказал сторожу:

– Беги за председателем!

Бабкин появился через несколько минут, прибежал запыхавшийся, рвался светлый парок изо рта, на лбу блестели, как стылая роса, капельки пота. Он молча подскочил к Лёньке, начал молотить его тяжеленными кулаками в лицо. Противная сладковатая сукровица образовалась во рту, из глаз посыпались искры, на секунду плотной пеленой заволокло зрение, в груди возник ледяной ком.

Выстрел, сухой, как щелчок, как звук сломанной ветки, раздался за окном, и Лёнька с трудом разодрал глаза, увидев, как, неестественно выкинув руки, валился Бабкин. Стукнуло в голове: да это Серёга стреляет, его выручает друг! Надо было бежать, пока суматоха царит в правлении, пока охранники Лёньки склонились над упавшим и закатившим глаза председателем. Но от побоев Лёнька не мог даже шевельнуться и тоже бесчувственно повалился на пол.

Серёгу нашли на третий день в той же Угольной окладне. Несколько милиционеров обложили его как волка, сквозь могучий бурьян пробирались, пригнув головы. Егоров поднялся на взгорок, бросил наган в сторону, хрипло пробасил: