Денис Драгунский - Господин с кошкой

— Что ты, я теперь такая толстая, — сказала Наташа.

Витя потом приходил еще несколько раз, потому что Наташины родители уезжали на дачу почти каждую пятницу — и до понедельника. У них была хорошая зимняя дача в Горелой Роще, считалось, что это дача одинокой маминой тети, которая была вдова академика Шуберта, был такой известный химик, но Наташа знала, что на самом деле эта дача их. Но она не знала точно, кем работал папа. Вообще-то он был простой служащий в министерстве торговли, как он подчеркивал в воспитательных беседах с дочерью, но по телефону орал, как министр, и каждую неделю ему привозили целые коробки разных вкусных вещей, которых нет в магазине.

Наташа любила салями и карбонад, и мускат «Красный камень» урожая 1959 года ей тоже нравился, а вот такая жизнь — не очень. Она понимала, что она поросенок неблагодарный, но все равно хотела, чтобы у нее был понятный муж. Пусть без дачи и машины, зато нормальный, правильный.

Поэтому она очень расстроилась, когда Витя Крутилин сказал, что хочет стать артистом. Она его почти разлюбила за это. И вообще ей не очень нравилось, что они делали. Верней, так: ей нравился сам факт, что они это делают. Как он приходит, они целуются, она наливает ему рюмочку дорогого коньяка из папиного бара, и все такое — а вот само по себе? Она не знала. Наверное, сам факт заслонял само по себе.

Но она всю жизнь вспоминала тот первый раз. То есть не сам первый раз, а как она потом сидела на кухне, голой попой на холодной пластиковой табуретке. Ела хлеб с маслом и уговаривала Витю Крутилина поступать в МГИМО.

Она даже одной своей подруге сказала:

— Весь мой дурацкий секс, который был, отдам за эту холодную табуретку.

— Никому не говори, — сказала та. — Все равно никто не пожалеет. Тут, кстати, есть одна фирма, нужна тетенька с немецким языком и без детей. Лесоторговая компания.

Наташа не знала, что жена босса — ее бывшая одноклассница, отличница с толстой косой, которой она когда-то похвасталась насчет Вити. Она этого так и не узнала, потому что Марина в офис не заходила, а босс не приглашал сотрудников к себе. Ну кого-то, может, и приглашал, но не ее.

Зато Витю она увидела на том самом спектакле. Не удержалась и дождалась у служебного входа.

Похоже на мыльную оперу. Извините. Но я не про то, на самом деле.

Две девочки из очень похожих квартир, две юные мещаночки, каждая недовольна родителями и жаждет вырваться — и вот как по-разному у них вышло. Они сами выбирали? Или им так выпало?

Неважно. Выбранная судьба обратно не принимается и не обменивается.

Выпавшая — тоже.

Саша устраивался на диване с ногами, а Дима усаживался в кресло.

— Ну, докладывай — говорил Саша, отхлебнув кофе и закуривая.

— В эту неделю ничего особенного, — говорил Дима.

— Не запирайтесь, граф!

— Погоди. Ага. Вот. Значит, так. — Он тоже закуривал. — Значит, выхожу из конторы, а тут навстречу опять она. Я ее уж давно заприметил.

— Опиши! — требовал Саша.

Описывать Дима умел. Саша даже облизывался.

Потом Дима рассказывал, как предложил подвезти ее до дома, как она позвала его к себе выпить чашечку кофе, потом вышла из комнаты, он ждал-ждал и вдруг услышал шум душа. Дверь в ванную была приоткрыта…

— Тут я взял и отдернул занавеску. Ну, это что-то!

— Опиши! — кричал Саша.

За дверью обрывался гул пылесоса. Входила Света в футболке и легинсах. Лучше любых Диминых описаний. Она в свободное время любила делать уборку.

— Звал?

— Нет, нет, — отмахивался Саша.

То есть у Саши была молодая красивая жена, да и сам он был молод и хорош: крепкий синеглазый мужчина, чуть-чуть за тридцать.

Света нарочно включала пылесос, как будто ничего не слышит и не знает. Потому что Дима все делал по ее просьбе. Потому что Саша был полная деревяшка в этом смысле.

— Хоть бы он изменил мне, что ли, — говорила она Диме, пока он помогал ей выносить мусор во двор. — А может, ревность в нем пробудить?

— А как?

— Ты опиши меня, — сказала Света. — Пусть он заподозрит. И посмотрит на меня другими глазами.

— А как я тебя опишу, если я тебя только снаружи видел?

— Я тебе расскажу. Вечером Сашка уедет к матери на дачу, я тогда позвоню, и ты все спокойно запомнишь.

— Может, ко мне зайдешь? — пугаясь, спросил Дима.

Он описывал свою новую подругу так, что Сашу дрожь била от подробностей. Включая татуировку на талии сзади. Но Саша ничего не заподозрил. И не взглянул на Свету другими глазами, на что тайно надеялся Дима.

Через две недели Саша, устроившись на диване с кофе и пепельницей, снова сказал:

— Докладывайте, граф!

— Докладываю. — Дима покосился на дверь. Вошла Света. Она была в плаще и с сумкой.

— Докладываем, — сказала она.

— Вы чего, ребята? — спросил Саша.

— Ты что, сам не понимаешь? — хором сказали Дима и Света.

— А… — сказал он. — Понимаю.

— Тогда пока, — сказал Дима. — Прощай, мой друг. Я был бы рад с тобой дальше дружить и общаться, но Светлана резко против.

— Я буду скучать, — сказал ему Саша. — А ты?

— И я, — сказал Дима. — Честно.

— Ну и живи здесь! — закричала Света и хлопнула дверью. — Дурак такой же!

— Давай догоняй, — сказал Саша. — А то неудобно.

— Погоди, — сказал Дима. — Я хочу дорассказать. Напоследок.

Света в коридоре включила пылесос.

— Какой он ласковый был, — сказала Таня Сафонова, глядя в потолок.

На потолке по косому квадрату света плясали темные полосы: голые ветки обмахивали яркий фонарь; Сафоновы жили на третьем этаже; было четыре часа ночи; из колонии написали, что заключенный Сафонов Кирилл скончался в тюремной больнице номер такой-то.

— И красивый такой, беленький, — сказал Алик Сафонов, лежа рядом с женой.

Таня заплакала.

Потом перевернулась на живот.

— Он сначала такой был, — зло сказала она, — пока семь лет не исполнилось. А потом в родном доме воровал. Тупой к тому же. Двоечник.

— Да, — вздохнул Алик. — Сколько мы подарочков носили учителям, страшное дело.

— Жалко? — спросила Таня.

— Стыдно, — сказал Алик. — У таких родителей такой сын.

— Кирилла тебе жалко? — уточнила она.

— А тебе?

— Не знаю, — сказала она. — Давай ребеночка из приюта возьмем.

— Давай, — сказал Алик.

— Вечно ты со всем соглашаешься! — Она заплакала снова.

Ребеночка, однако, взяли. Мальчик был уже большой — три годика с половиной. Но очень приятный. Смугло-бархатная кожица, как у Алика. Кудряшки светлые, почти белые — как у Тани. И глазки голубые. Ласковый. Стоит, голову задрал и улыбается приемным родителям. Говорит хорошо. Аккуратный. Сам кушает, не проливает. На горшок ходит. Ангел, а не мальчишка.