Денис Драгунский - Господин с кошкой

Он приходил к ней только днем, она никогда не раздевалась совсем, холодные серьги торчали в ее твердых ушах, все было быстро и аккуратно, без глупых слов и лишних поцелуев, но он все равно гордился. Взрослая женщина, понимать надо. И ценить.

Потом он женился. Первая жена была на пять лет его старше, вторая на год, а третья на четыре дня, а это уже не считается.

То есть Сева приходил в норму. Тем более что он оказался довольно успешным художником, и вокруг него вертелись разные люди. В том числе молодые и красивые журналистки, искусствоведки и художницы. Ничто человеческое не было чуждо Севе Шатурину, и он помаленьку стал как все. Ну, как большинство. Становясь все старше и старше, он все чаще и чаще говорил своим юным подругам:

— Ах, девочка моя, ах, если бы я был помоложе…

«Вот, — сказал мне Сева Шатурин сравнительно недавно, когда мы с ним наворачивали всякую японскую дребедень в незатейливом, но вкусном месте на Большой Дмитровке. — Какая пошлость. Ах, если бы я был моложе! Какая чушь, ведь я же не могу стать моложе! Это, извините, природа! — И он злобно взял себя за смуглую морщинистую щеку, зажал пальцами кусок кожи и подергал вверх-вниз. — Но тут недавно я встретил одного совершенно чудесного человечка. Художница. Красивая, умная, талантливая, как черт! Любит меня по-настоящему, я уже старый и опытный, я чувствую… Но ей двадцать шесть. Ты понимаешь? Вчера я ей чуть не сказал:

— Ах, девочка моя, ах, если бы ты была постарше… Но ведь на самом деле. Было бы ей лет сорок, мы были бы счастливы».

Рита и ее муж видели одинаковые сны.

Когда ночью он вдруг приподнимался на локте и начинал торопливо и подробно, как будто не спал вовсе, шептать про то, как Иисуса Христа допрашивал Понтий Пилат, и какой у стражника был перебитый нос, и как журчала вода в фонтане, Рита вспоминала, что сама только что этот сон видела, цветной и ужасный. Или когда ей снилось, как ее уволок на карнавал дьявол с кривым, как после инсульта, лицом, и она просыпалась, и муж тоже просыпался, потому что она по-другому дышала, и он это сразу чувствовал. Она рассказывала ему свой сон, и он говорил, что видел то же самое.

Он был специалист, то есть инженер с дореволюционным образованием, нужный кадр, поэтому его не трогали. Рита была просто машинистка в тресте. А когда уже всех начали трогать, он стал писать роман из времен римского императора Тиверия, и отдавал Рите перепечатывать, главами. Потом отнес в журнал «Красная Новь».

— Вы, товарищ, вообще-то кто? — спросил его редактор.

— Специалист, — ответил он.

Он и следователю так отвечал, и психиатру. Рита ходила его навещать в больницу. А когда выписали, забрала к себе.

Один раз он проснулся и сказал:

— Ты обратно к мужу не уйдешь?

— Нет, нет, что ты, — сказала Рита, но спросила: — К какому мужу?

— Ты была женой наркома, ты убежала ко мне, — сказал он, глядя в потолок и поправляя круглую шапочку; он был лыс, и у него по ночам мерзла голова. — Это было в марте. Ты шла по улице, с мимозой в руках. Маркий желтый цвет.

— Да, да, — сказала Рита.

Она прикрыла глаза, и вдруг увидела особняк в переулке, машину «паккард» у решетчатой ограды и себя в парижской шляпке и в пальто бутылочкой. На тонком синем драпе была желтая мимозная пыльца.

— Это Ермолаевский переулок, — прошептал муж. — У наркома в наркомате завелись вредители. Азазель и Абадон. Наркома взяли. Ты улетела на метле. Голышом.

В дверь постучали. Рита вскочила, набросила халат, зажгла свет. Он тоже встал, застегнул пижаму.

— Будете понятыми, — сказал мужчина в военной форме. — Вот вы, гражданин, кто?

— Я специалист. — И он показал на свою ночную шапочку с узорчатой буквой «S».

Рита что-то прошептала военному на ухо. Сунулась в ящик стола за справкой.

Военный прочитал бумажку:

— Понял. Отдыхайте, граждане.

— Не выключай свет, — попросил он, когда дверь закрылась. — Пусть горит всю ночь.

— Не надо, — сказала Рита. — Зачем свет? Тебе нужен не свет, а покой.

Долговязый плохо одетый мужчина вдруг остановился у входа на эскалатор. Шагнул назад, задрал голову и стал смотреть на список станций. Николай Маркович обошел его и оглянулся. Мужчина покачивался, вслух соображая, куда ему ехать. Николаю Марковичу показалось, что человек сильно пьян, может упасть вниз и сшибить его. Был поздний вечер, народу в метро было мало, пустая труба эскалатора уходила в дальнюю глубину. Он решил пропустить этого алкаша вперед. Но тот стал разматывать шарф, стоя на месте, как будто нарочно тянул время.

Николай Маркович быстрым шагом сошел вниз. Потом оглянулся. Пустая труба уходила в дальнюю высоту.

Подошел поезд. Николай Маркович вошел, сел и боковым зрением увидел, как этот тип впрыгнул в соседний вагон.

На следующей остановке в поезд набилась туча какой-то дикой молодежи: наверное, где-то кончился концерт. Они орали и толкались, но Николаю Марковичу так было гораздо спокойнее.

На пересадке Николай Маркович увидел, что неприятный попутчик идет в том же направлении.

Николай Маркович строго сказал сам себе, что это чистая случайность. Наплевать.

Поэтому, когда тот уселся напротив, Николай Маркович стал его рассматривать. Женская стеганая куртка на кнопках, поношенные брюки и разбитые ботинки. Низкий лоб, длинные редкие волосы и блестящие черные глаза. Птичьи. Пристальные, но бессмысленные. Он смотрел перед собой, не мигая. Потом вдруг откинулся вбок и захрапел. Но когда Николай Маркович выходил на своей остановке, он вдруг подхватился и выбежал следом. И побежал к тому же самому автобусу.

С автобуса они тоже сошли вдвоем. Было снежно и скользко, тропка узкая. Как только Николай Маркович пытался его обогнать, он шагал быстрее. Как только Николай Маркович тормозил, он останавливался и закуривал. Как будто вел Николая Марковича за собою.

На перекрестке убирали снег. Бульдозер сдвигал пласты мокрого снега в одну кучу. Надо было переходить улицу. Долговязый шагнул с тротуара и провалился в открытый люк. В последний миг он успел зацепиться локтями за края, но выпростаться сил не было, и он в отчаянии завертел головой.

Николай Маркович подошел, нагнулся.

— Колька! — закричал тот. — Коляня! Я Валька Первухин, с нашего двора, узнаёшь? Дай-ка руку.

Николай Маркович присел на корточки и заглянул в блестящие птичьи глаза.

— Первуха, — сказал он, — ты мне отдай сто раз по двадцать копеек, которые у меня отнимал. Куртку мою зашей. Велосипед почини. Фуражку верни морскую, с крабом.

Тот моргал и цеплялся локтями за края. Сверху раздался рык мотора. Николай Маркович успел отскочить. Гора снега наехала и накрыла человека и люк.