Тим Скоренко - Рассказы

Итак, после запирания вас в сейфе Биггл должен будет отправиться к машине, где к нему приду я. Не на следующий день, а через день. Чтобы Ллойд успел всё сделать. Вы будете мертвы. Все, кроме моего Ллойда, конечно. В его небольшом рюкзаке есть маска с баллоном, в котором воздуха — на полчала. В какой-то момент Ллойд отключит выделение кислорода (на устройстве есть регулятор), отойдёт вглубь помещения (да, за большую полку) и наденет маску. Конечно, вы это почувствуете. Более того, вы не сразу поймёте, почему Ллойд отошёл. Но добраться до него вы не сможете — ослабеете от недостатка кислорода. Скорее всего, вас придётся добить. И тебя, мой милый Б., и этого урода Гринвея, и Беловски. Хотя последний, кажется, не носит оружия, можно просто дождаться, пока он задохнётся. Потом Ллойд сядет у источника воздуха, снимет маску и будет ждать меня.

Что же, дорогой мой. Я отправляюсь. Когда я сяду в машину к Бигглу, я не поцелую его, как обычно. Я пущу пулю ему в брюхо и перетащу его в спальный отсек грузовика. Пистолет с глушителем, работяги в кузове ничего не узнают. Просто когда мы приедем, ими будет командовать не урод в ужасном костюме, а элегантная молодая дама. Я открою дверь, и мы вдвоём с Ллойдом заберём всё.

А потом я убью Ллойда.

Целую тебя, если ты ещё жив. Опускаю вуаль, если мёртв.

Прощай, мой дорогой Б.

Не поминай лихом.

Дорогая А.!

Дышать уже нечем. Я едва шевелю рукой. Но я понял, что нужно делать. Я всё-таки подпорчу этим банкирам удовольствие от того, что у нас не получилось ограбить этот чёртов сейф. Когда я добрёл до двери (сейчас я лежу, дышать очень трудно), я нашёл — нет, не способ её открыть. Видимо, она и в самом деле закрывается насмерть.

Но я нашёл внутренний запор. Чтобы тут можно было забаррикадироваться, укрыться, наверное. Он механический. Я нажал рычаг — и он опустился.

Пусть теперь попробуют открыть свой собственный сейф, суки.

Прости, что ругаюсь.

Прощай ещё раз, дорогая А.

До конвертов далеко ползти, сожму эту бумагу в руке, найдут.

Всё.

Это история о Байроне. Не о Джордже Гордоне Байроне, английском поэте, а о Роберте Байроне по прозвищу «Рэд», невысоком человечке, загорелом до черноты и хромающим на левую ногу.

Роберт Байрон умер 11 ноября 1960 года в недорогой гостинице в Чикаго, штат Иллинойс. Номер был двухкомнатным, и Байрон как раз шёл из одной комнаты в другую, к своему рабочему столу, когда у него прихватило сердце. Он добрался до кровати, лёг на спину и смотрел в темнеющий потолок, будучи не в силах позвать на помощь. Но это было гораздо позже.

События, о которых я хочу вам рассказать, произошли поздней весной 1958 года близ городка Ганнисон, штат Колорадо, в стороне от федеральной трассы. В Ганнисоне и сегодня живёт от силы шесть тысяч человек, а в конце пятидесятых население едва ли достигало двух тысяч. Тем не менее, уже тогда в городе располагался Уэстерн Стэйт Колледж, престижное учебное заведение, собиравшее абитуриентов со всего штата. Позднее в Ганнисоне появилась даже собственная радиостанция.

Рэд Байрон окончательно ушёл из гонок в тысяча девятьсот пятьдесят втором. Он уже год не садился за руль гоночного автомобиля к тому времени, но лишь в конце пятьдесят второго сказал: всё, больше никогда. И погрузился в руководство собственной командой. Я не знаю, каким он был руководителем, потому что меня это не интересовало. Я вообще не могу представить Байрона за столом, с карандашом в руках, заполняющим какие-нибудь ведомости.

Его последней гонкой в чемпионате Grand National стал пятисотмильный заезд в Дарлингтоне, штат Южная Каролина, 3 сентября 1951 года. Потом врач сказал ему: нельзя, Роберт. У тебя слабое сердце, Роберт, оно не выдержит.

Мне кажется, что его сердце не выдержало в первую очередь отказа от гонок. В те времена гонщики жили скоростью, а не зарабатывали ей деньги. Простите, я опять отвлекусь. Мне сложно рассказывать историю последовательно, потому что в памяти возникают всё новые и новые ассоциации, и каждая мне кажется важной, придающей рассказу полноту и цельность. Так вот, примерно в это же время, о каком я веду речь, в Европе жил гонщик по имени Вилли Мэйресс. Он был пилотом средней руки, но дважды выигрывал знаменитую гонку «Тарга Флорио» и регулярно выступал в заводской команде «Феррари». В 1968 году он, сорокалетний, попал в Ле-Мане в страшную аварию, навсегда лишившую его возможности вернуться в гонки. 2 сентября 1969 года он повесился в гостинице в провинциальном Остенде, оставив после себя записку. В ней говорилось, что он не может гоняться — значит, не может жить. Вот какие были люди.

Возвращаюсь к Рэду Байрону.

Я хочу рассказать вам кое-какие факты из его биографии — это поможет лучше понять его мотивацию, представить выражение его лица, жесты и движения. Я не художник и не могу нарисовать портрет. Мне даны лишь слова, чтобы описать моего героя.

Он впервые сел за руль гоночного автомобиля в 1932 году, в возрасте семнадцати лет. Когда Соединённые Штаты вступили во II мировую войну, Рэд пошёл в армию и отработал 57 миссий бортинженером и хвостовым стрелком на бомбардировщике B-24. Лётчик имел право демобилизоваться после двадцати пяти миссий над территорией врага — Байрон отлетал в два рада больше. А потом их самолёт сбили — в тот самый день, когда его жена узнала, что беременна мальчиком. И Роберт выжил — ради сына. Двадцать семь месяцев военных госпиталей и собранная по кусочкам левая нога: врачи не знали, будет ли он вообще когда-либо ходить. Хромота осталась с Байроном на всю жизнь, и, несмотря на это, он стал одним из самых быстрых людей на планете. Он сам переделывал машины с ножного сцепления на ручное, потому что мог пользоваться только правой ногой. Для газа и тормоза — более чем достаточно.

Всё это было присказкой. Теперь перейду к тому, ради чего я вообще затеял эту писанину.

Как я уже упоминал, шёл 1958 год. Был конец мая, тепло, солнечно — и пыльно. В Колорадо всегда пыльно, особенно на кусочно асфальтированных локальных дорогах. Я голосовал, стоя на обочине. Мне нужно было попасть в Национальный заповедник Колорадо неподалёку от городка Гранд-Джанкшен. Сначала я ехал из Санта-Фе по федеральному шоссе 85, но в районе Пуэбло решил, что лучше срезать. Если ехать по федеральным, выходило 360 миль, а по местным дорогам — всего 280. Почему я так решил, сам не знаю. Средняя скорость движения по местным гораздо меньше, да и вероятность поймать машину до Салиды не так велика, как до Денвера. Ну да ладно — как решил, так и решил.