Тим Скоренко - Рассказы

Алмаз получил название «Стэнфорд» — если вы не забыли, это моя фамилия. Он весил 5604 карата или 39,5 унции. Как и в «Куллинане», в нём были микротрещины. После полугода тщательного изучения специалисты бостонской ювелирной фирмы раскололи его одним ударом на несколько алмазов поменьше. После огранки самый большой алмаз имел вес в 1356 карат — в два с половиной раза больше «Куллинана I». Стоимость этого алмаза превышала (и превышает) стоимость всех моих заводов.

Всего вышло семь огранённых бриллиантов. Второй по размерам я подарил сестре. Третий вставил в ожерелье, которое впоследствии, в 1961 году, преподнёс своей супруге в день нашей свадьбы. Остальные хранятся в различных банках и ждут своего часа. Возможно, мне понадобится второе ожерелье: в последнее время у нас с женой отношения не ладятся, хотя мы прожили вместе более двадцати лет.

После извлечения алмаза я долго думал, что делать с черепом и ковром. Череп в итоге я захоронил на кладбище, где лежит Виктория, но не в той же могиле, а рядом. Теперь у второй сестры Сазерленд целых две могилы. А изувеченный ковёр я сложил и храню теперь в отдельной комнате с тщательно поддерживаемым температурным режимом. Это семейная реликвия. Правда, я опасаюсь, что мой старший сын, к которому перейдёт особняк, избавится от ковра как от старой тряпки или продаст его кому-либо. Скорее всего, я впишу в завещание условие, что ковёр должен передаваться из поколения в поколение, пока не рассыплется в прах.

Вы можете спросить: как алмаз оказался в черепе и в ковре? Очень просто. Чарли Моутон опасался преследования со стороны сестёр Сазерленд, да и в любом случае ему нужно было пересекать границу. Поэтому он спрятал алмаз так, чтобы его точно не нашли. Он упаковал его в череп, а череп указал зашить в ковёр. Труд это небыстрый; скорее всего, неизвестный мастер работал под постоянным надзором Моутона. В ковре же Моутон и хранил алмаз. Вряд ли бы кто догадался искать его там. Только вот воспользоваться украденным камнем у него не получилось — в какой-то мере по той причине, что он не очень представлял реальную цену алмаза.

Иногда я рассматриваю старинные фотографии, на которых изображены сёстры Сазерленд. С первого взгляда все семеро кажутся некрасивыми, даже уродливыми, и великолепные волосы не спасают. Но при ближайшем рассмотрении в каждой из них я нахожу какую-то удивительную внутреннюю красоту.

Сара, Виктория, Изабелла, Грэйс, Наоми, Мэри и Дора по прозвищу «Китти». Странные женщины с несчастными, разбитыми судьбами. Их жизни прогнулись под тяжестью их пышных тёмных волос, и ни одна из них не знала счастья. Потому что счастье — вовсе не в шикарной внешности и не в звонком голосе. Счастье — когда у жизни есть цель, смысл. Мне странно говорить об этом, ведь моей жизни смысл придал ковёр из женских волос на стене гостиной, он наполнил собой девять моих лет. Но даже такая цель — лучше, чем ничего.

Спите спокойно, семь сестёр Сазерленд.

Мы должны понимать, что Гая Муция Сцеволы на самом деле не существовало. Что даже в Риме он был не более чем легендой. В 509 году до н. э. (или чуть позже, точно неизвестно) воинственный этруск Порсенна осадил Рим. Молодой патриций Гай Муций тайно пробрался во вражеский лагерь и попытался убить царя-захватчика, но потерпел неудачу. Пленённого Муция привели к Порсенне, но патриций не испугался. Он протянул руку и сжёг её на огне, чтобы показать, насколько римляне сильны и решительны. Порсенна восхитился, отпустил парня и заключил с Римом мир. А патриция прозвали Сцеволой — «левшой».

Но всё это легенда. Скорее всего, Порсенна отступил по другим причинам. Или сил не хватило воевать с Римом, или золото, обещанное беглым царём Тарквинием Гордым за взятие города, показалось этруску чрезмерно кровавым. Род Муциев, конечно, существовал, но был ли в нём бесстрашный однорукий мужчина, не знает никто.

А история, которую я хочу вам рассказать, случилась на самом деле. Правда, не в Риме времён Порсенны, а две с половиной тысячи лет спустя в городе Бойсе, штат Айдахо, США. Шёл тысяча девятьсот двадцать восьмой год. До начала Великой депрессии оставалось чуть больше года, ничто не предвещало ухудшение экономического положения Соединённых Штатов и разгула мелкой преступности. Бизнес в Бойсе держали серьёзные люди, которые не унижались до личного присутствия на разборках и умели считать время и деньги. Их было всего двое. Первого звали Джон Лэйн, а второго — Мартин Бауэр.

Лэйн был невысок ростом, полноват, но крепок. Он носил тонкие итальянские усики, а волосы зачёсывал назад и намазывал какой-то чудовищно вонючей помадой. Его вздёрнутый нос за милю чуял наживу, а глазами он умел так вцепиться в собеседника, что тот стоял, точно на эшафоте, и был готов продать Лэйну собственную мать. Лэйн владел половиной магазинов города, ещё порядка четверти крышевал. Он ездил на стильном спортивном La Salle 1927 года, а за ним на мрачных чёрных «Фордах» следовала его свита.

Бауэр казался не то чтобы полной противоположностью Лэйна, но всё-таки что-то в нём было иное, более грубое и менее показушное. Он был высок ростом, костист и широк в плечах; он отлично умел стрелять и любил это делать. Он старался убивать по минимуму; даже заклятых врагов он стремился засадить в тюрьму, а не уничтожить физически. Эта имитация совестливости уживалась в нём с чудовищной, извращённой жестокостью. Он обожал пытать людей, выжигать у них узоры на спине и отрезать пальцы. Получив нужную информацию, он неизменно отпускал своих жертв на волю в назидание Лэйну и полиции. Бауэр держал в городе рынки и лавки-производства, а также пару доходных домов.

А ещё Бауэр был моим шефом. И этот факт не позволял мне судить о нём объективно. Я просто знал: я завишу от Баэура, значит, я обязан быть преданным. И не должен думать о шефе вообще — ни хорошего, ни плохого. Просто делать то, что прикажут.

Апрель 1928 года выдался довольно тёплым. Шестнадцатого числа, в понедельник, я сидел у себя дома и читал книгу. Какой-то дешёвый вестерн издания начала века. Как водится, там была прекрасная девушка, могучий положительный герой и не менее могучий отрицательный. В конце они должны были сойтись в смертном бою и по возможности сражаться в течение двадцати-тридцати страниц. Потом добро побеждало, целовало девушку и уезжало на белом коне в закат.

Под конец книги я начал засыпать. Когда прозвучала телефонная трель, я аж подскочил, книга упала на пол, а на меня упал торшер, который я задел рукой. До телефона я добрался звонков через двадцать, наверное.

Девушка сообщила, что меня вызывает мистер Сноушэйд. Значит, дело пахло жареным.