Стивен Ликок - Охотники за долларами

Юлиана, снимавшая в это время шляпу и перчатки, повернулась лицом к брату.

— Я как раз сегодня была там, — сказала она, и на лице ее появился румянец, которого он раньше никогда не замечая.

— И ее не было дома? — воскликнул он.

— Не было, — ответила Юлиана, — но зато был доктор Дамфарзсинг. Я разговаривала с ним некоторое время, поджидая ее.

Эдуард слегка свистнул или, вернее, выдул воздух, что для члена епископальной церкви является синонимом свиста.

— Не находишь ли ты его чересчур величественным? — спросил брат.

— Величественным? — переспросила сестра. — Поистине человек с таким призванием, как у него, имеет право быть величественным.

— Я не совсем точно выразился, — пояснил настоятель, — я хотел сказать, что его манера выражаться слишком резка и сурова.

— Эдуард, — воскликнула Юлиана, — как ты можешь так говорить! Доктор Дамфарзсинг резок? Доктор Дамфарзсинг суров? Что с тобой, Эдуард? Он — сама мягкость и вежливость. Я никогда не встречала человека, более проникнутого сочувствием и состраданием к горю ближних.

Лицо Юлианы пылало. Было очевидно, что она усмотрела в достопочтенном Аттермасте Дамфарзсинге то, чего не замечал никто другой.

Эдуард смутился.

— Я имел в виду не столько его лично, сколько его взгляды. Подожди лучше, пока услышишь его проповеди.

Юлиана покраснела еще сильнее,

— Я слыхала его в прошлое воскресенье вечером, — сказала она.

Настоятель молчал, а его сестра, словно ее кто-то подталкивал, продолжала говорить:

— Не понимаю, Эдуард, как могут люди называть его суровым человеком или фанатиком. Он только что проводил меня до самых наших ворот и говорил мне о грехе, царящем в мире, и о том, как мало людей спасается и как много их будет гореть в огне неугасимом, и так прекрасно говорил! О, Эдуард, он скорбит об этом, глубоко скорбит!

С этими словами Юлиана удалилась, а ее брат сел в кресло, и улыбка озарила его ангелоподобное лицо. Ведь только что он думал о том, возможно ли будет хоть в отдаленном будущем уговорить сестру пригласить Дамфарзсингов в настоятельский дом на чашку чая (об обеде он и мечтать не мог), а теперь все великолепно устроилось само собой.

Пока происходили или подготавливались все эти события, многие прихожане церкви св. Асафа, ввиду ее ухудшавшегося с каждым днем финансового положения, начали испытывать все большее и большее беспокойство. Ведь некоторые из них дали деньги в долг под обеспечение доходов от воскресной школы, а между тем школьные поступления понизились на шестьдесят процентов; другие дали деньги на покупку нового органа, но они все еще не окупились; третьи были еще более заинтересованы, так как являлись держателями закладных на церковную землю, оцененную в семь с половиной долларов за квадратный

— Мне не нравится, — сказал мистер Лукулл Файш мистеру Ньюберри (оба были видными членами прихода), — не нравится положение вещей. Я купил целый пакет акций, выпущенных Ферлонгом при постройке дома Общества молодежи, которое казалось в свое время очень прочным. Уплата процентов была вполне обеспечена. А сейчас уже просрочен целый месяц в отношении уплаты процентов за последний квартал. Я начинаю бояться.

— И мне тоже не нравится положение вещей, — объявил мистер Ньюберри, покачивая головой. — Я очень скорблю о Фарфорзсе Ферлонге» Он прекрасный парень, Файш, поистине прекрасный! Воскресенье проходит за воскресеньем, а я все думаю, нельзя ли чем-нибудь ему помочь.

— Если говорить откровенно, — продолжал мистер Файш, — я начинаю спрашивать себя, годится ли Ферлонг для того поста, который он занимает?

— О, безусловно! — решительно возразил мистер Ньюберри.

— Как человек, он обаятелен, — продолжал мистер Файш, — но, будем совершенно откровенны, есть ли у него данные, чтобы руководить церковью? Прежде всего, он не деловой человек.

— Это верно, — сказал нерешительно мистер Ньюберри, — с этим я согласен.

— Очень хорошо; во-вторых, даже в религиозных вопросах всегда чувствуется, что он малоустойчив и слишком подвержен колебаниям. Он просто идет за веяниями времени, как начинают говорить о нем люди. Этого не должно быть, Ньюберри, не должно быть.

Как только мистер Ньюберри вернулся домой, он сейчас же написал Фарфорзсу Ферлонгу конфиденциальное письмо с приложением чека на уплату процентов мистеру Файшу и обещанием и впредь помогать настоятелю всем, чем сможет.

Когда достопочтенный Ферлонг получил и прочел записку мистера Ньюберри и увидал проставленную на чеке сумму, его душа наполнилась такой благодарностью, какой он не испытывал уже много месяцев, и он стал шептать про себя горячую молитву о спасении души жертвователя.

В довершение сердечной радости нашего настоятеля письмо было получено им в тот самый вечер, когда Дамфарзсинга — отец и дочь — были приглашены на чашку чая в церковный дом епископальной церкви. Около шести всякий желающий мог увидать, как оба они вышли из своего дома и направились к жилищу достопочтенного Эдуарда.

По дороге достопочтенный Аттермаст Дамфарзсинг имел возможность упрекнуть дочь за светский фасон ее шляпки (это была недорогая шляпка, которую она выписала из Нью-Йорка на школьные деньги, собранные ею в воскресенье, — короче, временный заем); несколько погодя он стал еще суровее бранить ее за зонтик, который был у нее в руке, а еще позже — за фасон ее прически, осуждавшийся Ветхим заветом. Из всех его слов Кэт заключила, что она выглядит прекрасно, и вошла в настоятельский дом, сияя.

Чай, конечно, очень неудачное угощение, а тут возникло еще затруднение, которое нелегко было преодолеть: кому читать застольную молитву? Дальше дело пошло еще хуже: когда достопочтенный мистер Дамфарзсинг наотрез отказался от чая, как гибельного напитка, вредно отражающегося на нервной системе, настоятель англиканской церкви оказался настолько несведущим в пресвитерианстве, что не догадался предложить ему виски шотландской марки.

Но во время чаепития были и светлые моменты. Настоятелю удалось втихомолку спросить Кэт, играет ли она в теннис, и получить от нее шепотом ответ: «Не позволено», с кивком головы в сторону отца, который в это время был отвлечен разговором с Юлианой на богословские темы. А затем, пока разговор еще не сделался общим, Эдуард успел назначить Кэт на следующий день свидание на теннисной площадке у Ньюберри, чтобы начать обучать ее игре в теннис, все равно — с разрешения ли отца или без оного.

Таким образом, чаепитие оказалось более или менее удачным. Нужно еще отметить, что Юлиана провела последующие дни за чтением «Правил» Кальвина (специально ей одолженных) и книги Дамфарзсинга «Вечное осуждение» (подарок), а также в молитвах о спасении души брата — задача явно безнадежная. Тем временем настоятель в белом фланелевом костюме и Кэт в белой полотняной юбочке и белой блузе носились по зеленой траве сада Ньюберри, называя друг друга «моя любовь», и держали себя при этом с таким бесстыдством, что даже сам Ньюберри подумал, что здесь кроется что-то неладное. Но все эти эпизоды были только прелюдией к грядущим событиям, потому что, когда лето сменилось осенью, а за нею пришла зима, члены совета церкви св. Асафа начали требовать, чтобы были приняты серьезные меры для устранения создавшегося положения.