Мирча Элиаде - Под тенью лилии (сборник)

В повести «Без юности юность» тождество (или, в буквальном смысле слова, уравнение) памяти и знания отображено в главе IV— она, как и глава I, начинается сценой грозы, заставшей на горном перевале двух туристок, молодую и пожилую. Старшая погибла от разрыва сердца, младшая осталась в живых, но напрочь утратила и свою личность, и знание родного языка. Удар молнии превратил Веронику Бюлер из швейцарского кантона Баль-Кампань в индийскую девушку Рупини, жившую двенадцать веков назад и говорившую на санскрите. «По многу месяцев, — пишет Элиаде, — [она] проводила в пещере, медитируя и переписывая труды учителя. Там она и пребывала, когда разразилась гроза. Она услышала раскаты грома, потом лавина камней прокатилась с гор и заслонила устье пещеры. Все ее попытки выбраться были напрасны». Рупини оказалась в неведомой стране, среди людей, говоривших на незнакомом наречии, — только Доминик, наделенный, как мы помним, «даром языков», мог ее понимать. Ее озарение оказалось, если можно так выразиться, однобоким: она утратила всякую память о настоящем, о том, кем она была в XX веке, приобретя взамен воспоминания и знания, относящиеся не только к VIII веку, по уходящие в толщу минувших тысячелетий. Раз в неделю, во сне, ее посещали видения отдаленных времен, видения, во время которых она говорила на языках, неизвестных даже. Доминику, а однажды ночью разразилась чередой гортанных, нечеловеческих криков, спустившись, как можно думать, в такие пучины времени, когда люди еще мало чем отличались от животных. Можно высказать предположение, для читателя вовсе необязательное, что в образе Вероники-Рупини автор в который раз воплотил лунные, предельно женственные черты, настолько несовместимые с мужской, солярной природой Доминика, что, находясь рядом с ним, она начала катастрофически быстро стареть — так слабый свет луны блекнет и тускнеет в лучах солнца. Лишь разлука с любимым спасает ее от неминуемой смерти…

Моя жена посоветовала мне хотя бы в двух словах провести параллель между «вымыслом» и «реальностью», сославшись в качестве примера на судьбу болгарской прорицательницы Ванги, которая еще маленькой девочкой получила откровение в грозе и буре. Ее подхватил смерч и отнес километра на два от дома. Во время полета она ощутила прикосновение чьей-то ладони и потеряла сознание. Когда девочку нашли на земле, глаза ее были запорошены песком, она ослепла. «С тех пор Ванга обрела пророческий дар. Она может рассказывать прошлое и будущее обращающимся к ней людям, читать человеческие мысли независимо от расстояния и языка, на котором мыслит и говорит человек. Как считают ученые, изучающие необычные способности Ванги, из каждых ста ее прогнозов верными оказываются восемьдесят. Болгарская ясновидица Ванга поддерживает общение с умершими, задает им вопросы, получает от них ответы, видит перед собою их образ» [147] Дороги, ведущие в ад. СПб., 1996. С. 69. . Сходство между судьбами героев Элиаде и судьбой болгарской пророчицы, отличающейся, кстати, завидным долголетием — она родилась в 1910 году, — не подлежит сомнению. Но еще поразительней совпадение некоторых деталей, относящихся к духовному прозрению Ванги и Вероники-Рупини. Первая во время одного из своих «парамедиумических экстазов» (так называет это состояние Элиаде) видела незримое для простых смертных существо «кики» и «описывает его похожим на человека, с умными человеческими глазами, но с птичьей головой. По словам Ванги, „кики“ открыл ей, что его разгадку надо искать в Древнем Египте, во времена, когда люди изображали богов с птичьими головами…». Ванга видела Тота, ибисоголового бога Луны и мудрости, исчислителя времени, «перевозящего души умерших через ночное небо в потусторонний мир — за горизонт» [148] Рак И. В. Мифы Древнего Египта. СПб, 1993. С. 55. . Веронике-Рупини привиделся другой проводник мертвых в загробный мир — бог Анубис с головой шакала, и она проснулась среди ночи с криком: «Мне страшно! Какой страшный сон!» Когда же Доминик спросил, что ее так напугало, она ответила: «Не хочу даже вспоминать! А то снова перепугаюсь. Я была на берегу широкой реки, и кто-то шел ко мне — у него вместо головы была собачья морда. А в руке он держал… Нет, не хочу вспоминать…» Вероника-Рупини предвидела свою скорую смерть — отвратить ее могла лишь немедленная разлука с Домиником. А бог Анубис, ведавший погребальными мистериями, мог держать либо каменный нож для вскрытия покойника, либо погребальную пелену, которой он облекает набальзамированное тело…

Совсем не случайно небо полыхает мощной молнией, а в воздухе не стихают раскаты грома на первых же страницах рассказа «Даян». Это отголоски и отблески предпасхальной грозы 1938 года, когда все существо Доминика Матея было опалено молниеносной вспышкой духовного озарения. Декан Ириною то и дело недовольно поглядывает в окно: разбушевавшаяся стихия мешает ему вести допрос выпускника математического факультета Константина Оробете, когда-то в результате несчастного случая потерявшего один глаз и вынужденного носить на нем черную повязку — за это он и был прозван Даяном. Студент объясняет высокому начальству, что ему пришлось перевязать повязку с одного глаза на другой после того, как его окликнул «старый, очень старый господин с седой бородой и престранно одетый: в какой-то длиннополый кафтан, довольно-таки потрепанный». Господин оказался Агасфером, или Вечным жидом, — тем самым, который когда-то не позволил Христу, несущему свой крест на Голгофу, передохнуть у его дома и за это был осужден до скончания веков безостановочно скитаться по свету, ожидая второго пришествия Спасителя, который один может снять с него зарок. «Агасфер, — пишет С. С. Аверинцев, — это враг Христа, но в то же время свидетель о Христе, грешник, пораженный таинственным проклятием и пугающий одним своим видом как привидение и дурное знамение, но через само проклятие соотнесенный с Христом, с которым непременно должен встретиться еще в „этом мире“, а в покаянии и обращении способный превратиться в доброе знамение для всего мира. Структурный принцип легенды — двойной парадокс, когда темное и светлое дважды меняются местами: бессмертие, желанная цель человеческих усилий (ср. этот момент в эпосе о Гильгамеше), в данном случае / оборачивается проклятием, а проклятие — милостью (шансом искупления)» [149] Мифы народов мира. Т. I. М., 1980. С. 34. . Самый важный для меня акцент этого отрывка состоит в тонко подмеченной связи между образами Агасфера и Гильгамеша: именно это очередное уравнение составляет основу сюжетной канвы и мистической сути «Даяна». В рассказе Элиаде Агасфер изображен уже покаявшимся и обратившийся; он предстает как воплощение Мировой Души, ведущей по запредельным областям душу человеческую, чтобы она обрела наконец свет посвящения, — такая трактовка роднит его с только что упомянутыми образами древнеегипетских богов-психопомпов — Тота и Анубиса.