Дэйв Эггерс - Душераздирающее творение ошеломляющего гения

Постепенно масштабы проекта уменьшаются. Несколько сотен нам ни к чему. (Да и вообще, как они уместятся в кадре?) Нам надо всего несколько человек — может, десять. Восемь. Пять. В первую очередь, разумеется, там должны быть мы. Итак: Муди, Марни и я. Теперь добавим репрезентативности. Мы всерьез озабочены тем, чтобы на снимке было разнообразие. Нет, не то чтобы наш штат являл собой совсем уж сумасшедшее разнообразие, но мы должны выглядеть разнообразно, и чем ближе день съемок, тем сильнее мы начинаем паниковать. Мы должны представить полноценный срез молодой Америки! Для съемок нам нужны трое мужчин и три женщины; трое должны быть белыми, один черный, один латинос, один азиат… А у нас вместо всего этого — только мы, трое или четверо белых (и даже ни одного еврея!). Чтобы сниматься голыми, нам нужен один афроамериканец и один латиноамериканец. Или латиноамериканка, неважно. И еще нужен кто-то азиатского происхождения. Лили говорит: нет. Эд из отдела распространения — мы знаем его, потому что он работает в «Вайред», и он черный, тоже говорит: нет. В отчаянии мы начинаем думать: не сойдет ли Шалини, индианка, за представительницу какого-нибудь более известного этнического меньшинства? Может, на размытом снимке она будет выглядеть как цветная?

— Слушай, ты не могла бы…

— Нет, — отвечает она.

Мы звоним Джун.

Джун Ломена — наша чернокожая приятельница. Время от времени она появляется в этом здании, работает на тот или иной журнал, — как-то раз остановилась поздороваться, и в итоге написала нам для первого выпуска что-то смутное про отношения мужчин и женщин. Кроме того, я упомянул, что она чернокожая? (Впрочем, рассуждаем мы, судя по фамилии, она может оказаться и латиноамериканкой, — но не уточняем.) Она училась на актерских курсах (в университете Браун), поэтому когда мы предлагаем ей побегать нагишом, она с готовностью соглашается. Итак, нас четверо. Прочие знакомые отказываются. Наконец через кого-то мы находим еще одного парня, который, как решаем мы, подходит нам, потому что он бреется налысо.

— Мы не сможем вам заплатить, — говорим мы.

— Не вопрос, — говорит он.

Мы понятия не имеем, зачем ему это надо: залезать в машину с четырьмя незнакомыми людьми, а потом голым бегать по пляжу — но мы, представьте себе, и не хотим знать.

И вот не по сезону холодным октябрьским утром мы оказываемся на пляже «Черные пески» на плоскогорье Марин. Мы только что разделись и обнаружили: там, где у пятого парня предполагается просто пенис, наличествует пенис, сквозь который продета какая-то золотая штуковина. Что-то вроде иглы, гвоздя или чего-то в этом роде — трудно сказать, не всматриваясь. Мне от одного взгляда становится нехорошо. Я благочестивый и запуганный католик, до десяти лет вообще не видел своего пениса, а до поступления в колледж не дотрагивался до него, и смотреть на эту штуку, про которую я даже не знал, что так бывает… Я переключаю внимание на груди Марни: без одежды они выглядят совсем иначе, чем в одежде и — представьте себе — они вроде как несимметричны. Джун выглядит нормально, она гибкая и сильная и, безусловно, единственная из нас всех, у кого все на месте и как полагается. Потом я пытаюсь прикинуть, чей пенис больше — мой или Муди, — но потом решаю, что, по крайней мере в неэрегированном состоянии, у нас ничья. Или почти ничья. Ну и ладно.

Мы молоды, мы наги и мы на пляже!

Дебра достает аппаратуру и усаживается на бревно лицом к воде. Мы отходим на двадцать ярдов для разбега, а потом мчимся мимо нее вдоль берега на полной скорости. Мы стараемся рассредоточиться, чтобы в тот момент, когда мы мимо нее пробежим, было видно каждого и чтобы были представлены все цвета и размеры. Будет красиво и поэтично, но оказывается, что это жутко больно. Пенисы болтаются вверх-вниз, а когда мы набираем скорость, они мотаются вправо-влево и вперед-назад (кто бы мог подумать, что еще и вправо-влево?). Дико больно. Люди не должны такого делать. Пенисы придуманы не для того, чтобы с ними бегать. У меня в голове возникают образы: полуоторванный глушитель скребет дорожное покрытие, птица вытряхивает жизнь из червяка… Больно до идиотизма. Мы пробегаем мимо Дебры, она щелкает раза два, потом мы всё повторяем. И еще как минимум двенадцать раз. Я начинаю на большей части дистанции придерживать пенис рукой и отпускаю, лишь когда пробегаю прямо перед Деброй. Не могу представить себе, каково парню с пирсингом. Вряд ли пирсинг помогает, чтобы не болтался. Вот если бы это был специальный крючок, скажем на пупке…

Мы делаем еще снимок, где все бегут со стороны Дебры прямо в воду, а та, как всегда, ледяная. После чего одеваемся и едем по домам. И вот фотографии готовы: все мы безнадежно размазаны, а наших благородных демографических усилий (две девушки, один чернокожий) практически невозможно заметить. Вся беготня мимо Дебры пошла коту под хвост, а значит, что мы измывались над своими пенисами зазря. Остается только последняя фотография, где все мы с голыми задницами несемся в воды Тихого океана. Ее и берем.

Эта фотография — последняя из серии, занимающей шесть страниц и открывающей первый номер: это визуальный монтаж, предваряющий процитированный выше манифест. Каждая страница — что-то вроде коллажа: фотографии упираются друг в друга. Над каждой напечатано слово. Например:

Над фотографией молодой женщины избалованного вида: Не-а 1.

Над витриной с оружием на продажу: Не-а 2.

Над двумя пупсиками в подвенечных нарядах: Не-а 3.

Над телевизионным проповедником, превозносящим свою паству: Не-а 4.

Над фрагментом «Похищения сабинянок»: Не-а 5.

Над молодым человеком, который глумливо ухмыляется крупным планом: Не-а 6.

Над грудой деловых дамских туфель с высокими каблуками: Не-а 7.

Над крупным планом воротничка и галстука: Не-а 8.

Над Адамом и Евой, которых изгоняют из райского сада: Не-а 9.

Мы искренне убеждены, что у нас получилось творение такой мощной гениальности и провидческой силы, что оно запросто может породить бунт. Если смысл не везде ясен, вот расшифровка:

1Мы не избалованные и не бездельники!

2Мы считаем, что оружие не должно продаваться в магазинах.

3Мы не любим институт брака.

4И религию.

5Мы безоговорочно отвергаем изнасилование.

6И глумление.

7И еще — высокие каблуки.

8Туда же и галстуки.

9И еще нам не нравится изгоняться богами из садов. Или клеймиться за наготу. А может, за поедание яблок. (Тут смысл не такой однозначный.].

А потом, после всех отрицаний, после вещей, которые мы безоговорочно отвергаем, на целом развороте следует кульминация, итог: огромный снимок, где пять обнаженных человек мчатся в океан, повернувшись спиной к фотографу. Над этим снимком, как девиз на гербе, черными буквами на фоне неба (снимок черно-белый), — одно единственное слово: Мощчь.