Дэйв Эггерс - Душераздирающее творение ошеломляющего гения

Бабах!

Вообще-то мы не сомневаемся, что движемся к чему-то эпохальному, и наш рабочий график отражает это убеждение. Наш график — тест на силу воли и пример гнилого воздействия среды, потому что, несмотря на свою маргинальность, мы начинаем придерживаться стандартного рабочего расписания: с девяти до шести плюс два-три дополнительных раунда в зависимости от того, что должно быть сделано до завтра ради нас самих и спасения человечества.

Надо — значит надо! Откладывать непристойно!

Во время рабочего дня мы с Муди занимаемся графическим дизайном, чаще всего для отдела внутренней рекламы «Сан-Франциско Кроникл». Муди, как и раньше, занимается другой маркетинговой работой, а я, как и раньше, сижу на временных приработках, в основном — в головном офисе «Пасифик-Белл» в Сан-Рамоне; там я высиживаю по восемь часов в день, занимаясь оформлением сертификатов, вручающихся в знак особых заслуг (рис. 3). Марни работает официанткой четыре вечера в неделю, но счета наши чем дальше, тем чаще оплачивает «Кроникл», руководство которой с самого начала прониклось ко мне жалостью: глаза Дианны Леви, в одиночку воспитывающей дочь-подростка, наполнились слезами, когда я сказал, что дома у меня мелкий, — и теперь они обращаются к нам за помощью в изготовлении объявлений, постеров и слоганов, где говорится о всевозможных рубриках и колумнистах. Мы выполняем эту работу со своим фирменным изяществом.

Рис. 3

— Нам нужно объявление о бизнес-обозрении, — говорят они.

— Запросто, — отвечаем мы. Результат:

«КРОНИКЛ». ОТКРОЙ СВОЙ БИЗНЕС.

— А теперь — для спортивного обозрения.

«КРОНИКЛ-СПОРТ». МЫ ВЕДЕМ СЧЕТ.

Такая растрата нашего творческого потенциала нас гнетет, и мы решаем: не надо рассчитывать, что на эти заработки мы сможем содержать «Мощчь». Хотя мы и рассказываем всем, кому интересно, что «Мощчь» начинался на отработанных кредитных карточках и излишках от наших дизайнерских гонораров, но ужасная, постыдная правда заключается в том, что я всего лишь выписал чек. На погашение первого счета из типографии ушло примерно десять тысяч долларов, и это была львиная доля денег, появившихся у меня по страховке и от продажи дома, когда решился вопрос с недвижимостью. Сначала я считал, что мы должны говорить всем правду. Какая метафора лучше описывает наше предприятие? Скромная сумма, возродившаяся из праха наших родителей (в буквальном смысле), дала нам возможность делать, что нам хочется, спасла от необходимости продавать кому-то идею, добывать на нее финансирование или навсегда отказываться от нее, когда станет ясно — а это станет ясно, разумеется, — что никто не собирается вкладывать деньги в нашу нелепую авантюру. Но тогда получается, что нас не за что хвалить. Так нет необходимых ниточек. Муди и Марни и так знают, откуда взялись деньги, но больше никому никогда ни слова. Что, если остальные поймут неправильно — или слишком правильно? Впрочем, после первого взноса денежные вливания требуются минимальные, поскольку предприятие почти сразу же начинает себя окупать; надежды же на то, что оно начнет окупать заодно и нас, остаются призрачными и отдаленными. Впрочем, все может измениться очень быстро. Все может измениться, если бы, к примеру, мы были не компанией безвестных полудурков, ляпающих дешевый журнальчик, а… хорошо, допустим, той же компанией полудурков, но при этом один из них — звезда популярного и безумно влиятельного, приподнимающего завесу настоящей жизни шоу МТВ.

Мы подаем заявки.

Мы с Марни решаем, что заявляться будем оба. Заполняем небольшую анкету. В соответствии с требованиями, готовим видеозаписи, где мы делаем что-нибудь такое, что, по нашему мнению, может показаться завлекательным. Некоторые катаются на скейтборде. Некоторые танцуют чечетку, рассказывают о семье и возятся со своими собаками. Я же сижу за столом на складе и, пока Муди снимает меня, разговариваю ни о чем, а потом, как бы ни с того ни с сего начинаю эпилептически отстукивать барабанную дробь. Я изображаю барабанщика группы «Лавербой», который не может стучать в барабан, не гримасничая и не корчась в конвульсиях, как будто сел на провод под током. Нам кажется, что запись получилась смешная. Не исключено, что она вышла скорей жуткой, чем смешной, но Муди веселился. Мы отсылаем запись.

Через пару дней звонит женщина, Лора. Она там кто-то вроде продюсера, агента по кастингу или что-то в этом роде — но безошибочно опознает во мне человека, который создан для телевидения и призван вдохновить нацию недовольных деток. Я отправляюсь в новый офис «Реального мира» на собеседование, которое займет примерно полчаса и тоже будет заснято на пленку.

Собеседование назначено на воскресенье. Пока Тоф еще не проснулся, я выезжаю из Беркли, еду по мосту и дальше — несколько миль по побережью, к временному офису МТВ в Норт-Биче возле Эмбаркадеро, где, весьма кстати, разместилось приличное количество городских рекламных агентств. Меня переполняют гордость и страх. Конечно, я хотел попасть на прослушивание, но никогда не собирался всерьез идти до конца. А теперь, когда действительно придется идти до конца, меня парализует мысль, что кто-нибудь — Бет, Тоф, Дэвид Милтон — об этом узнает. Я убеждаю себя, что делаю это из отвлеченных соображений — социологических, журналистских. Какой отличный сюжет может выйти! Но если по-честному: мне просто интересно? Или я хочу туда попасть? А если я действительно этого хочу, то каким словом меня теперь называть?

Когда я приезжаю, вокруг пусто: я прибыл на двадцать минут раньше. Поскольку люди, которых показывают по МТВ, — вообще не ранние пташки, не напрягаются и вообще у них плохо с чувством ответственности, я гуляю, выжидаю. Захожу с двухминутным опозданием. В офисе, которому всего несколько недель, прямо над столиком приемной уже расположился огромный, великолепный логотип МТВ, вырезанный из рифленой стали. Пока я жду, молоденькая ассистентка начинает болтать со мной: ей не хочется, чтобы я так волновался. Я жду, болтаю и вдруг соображаю: это уже началось прослушивание. Я начинаю обдумывать свои слова, стараюсь быть одновременно остроумным, способным на членораздельные высказывания, человечным и среднезападным. Замечаю, что сижу, положив ногу на ногу. Как лучше класть ногу на ногу? По-мужски или как женщины и старики? Если по-второму, не подумают ли, что я голубой? А если подумают, увеличит ли это мои шансы?

Потом заходит женщина — вплывает женщина. Она смотрит на меня сверху вниз. Она моя мать, моя возлюбленная, моя жена. Это Лора — та самая продюсер или агент по кастингу, которая мне звонила. В ней есть что-то от Эли Макгроу [108] Элис Макгроу (р. 1938) — американская актриса и модель. — смугловатая кожа, темные глаза, прямые волосы цвета молочного шоколада мягко лежат на плечах, как бархатный занавес, ниспадающий на бархатный пол сцены.