Л. Либединская - Ты помнишь, товарищ… Воспоминания о Михаиле Светлове

В то же время он испытывал большое наслаждение от всего увиденного. Он заново влюбился в Белоруссию, в которой давно не был.

Я вел во время поездки записи и часто заносил в дневник сказанное Светловым.

После одного из выступлений, – кажется, это было в Полоцке,- его окружили в фойе, он надписывал книги и отвечал на вопросы.

Ему задали вопрос:

– Кого вы любите из белорусских поэтов?

– Пришлось бы перечислять очень многих, – ответил Светлов. – Вот я езжу сейчас по Белоруссии и все время говорю себе: какая удивительная земля! Ничто не бросается в глаза, но все входит прямо в сердце. Такова и белорусская поэзия. Я давно люблю Аркадия Кулешова и Петруся Бровку. Талантлив Пимен Панченко – мой старый фронтовой друг, мы с ним в сорок третьем служили в армейской газете. Максим Танк… На днях, когда мы выступали в Минске, на Тракторном, Петро Глебка сказал: «После того, как в мире произойдет полное разоружение и все орудия разрушения будут уничтожены, один танк мы все-таки сохраним, поскольку он очень нужен людям. Это Максим Танк». Мне остается присоединиться к словам дорогого Глебки…

Я наблюдал Светлова в минском музее, который белорусы именуют Партизанским. Он рассматривал самодельное оружие, долго стоял перед витриной с человеческим пеплом, молча слушал рассказ о жертвах народа, о его героизме.

Я редко видел в его руках блокнот. Но отчетливо помню, как, пораженный услышанным, записал он слова экскурсовода о том, что Белоруссия до сих пор не достигла довоенной численности населения.

Сколько солдатских и партизанских могил видели мы, проезжая по местам боев!

В Витебске, на ковровом комбинате, где работают преимущественно женщины, Светлов прочитал стихи:

Светлов, как мы знаем, не принадлежал к числу тех, кто мастерски доносит свои стихи до слушателей. Но так прочитать эти стихи, как прочитал их Светлов там, в Витебске, перед белорусскими женщинами, не смог бы ни один народный артист.

Сильное впечатление произвел на Светлова, как и на всех нас, тогдашний секретарь Витебского обкома партии Герой Советского Союза Владимир Елисеевич Лобанок. Во время войны товарищ Лобанок командовал партизанской бригадой, его имя повергало в трепет оккупантов.

Владимир Елисеевич должен был председательствовать на нашем вечере в городском театре. Мы ожидали, что появится богатырь с властным лицом и зычным голосом. Перед началом в комнату за сценой, где собирались участники вечера, незаметно, почти стеснительно, вошел среднего роста, коренастый человек с добрыми глазами.

Он стал знакомиться с нами, пожимая каждому руку, негромко представляясь:

– Лобанок…

А когда знакомство состоялось, нас покорили его обаяние, его острый ум, его чувство юмора, наконец, его знание поэзии.

После вечера, попрощавшись с секретарем обкома, Светлов сказал мне:

– Вот такой и должна быть легенда – с тихим голосом и застенчивой улыбкой.

Из многих встреченных нами в поездке белорусов, заслуживающих доброго слова, Светлов особо выделил для себя еще одного человека. И не преминул вспомнить о нем перед отъездом.

Он произнес маленькую речь на прощальном приеме, устроенном в честь участников Недели.

Это было не очень похоже на Светлова. Разговорчивый, блистающий остроумием в тесном и непринужденном кругу друзей, он обычно тушевался там^ где обстановка была торжественной и хоть в малейшей степени официальной. Сидеть в президиуме, ораторствовать, провозглашать здравицы -не в его характере это было.

И вот он поднялся со своего места за большим столом.

– Здесь было произнесено много высоких слов, прославляющих дружбу народов, Россию, Белоруссию, поэзию. Немало было комплиментарных тостов за нас, грешных, за всех вместе и каждого в отдельности. А я хочу здесь вспомнить человека, который даже среди скромных белорусов выделяется своей скромностью. Его нет за этим столом, но я вспоминаю стол, который был накрыт в его крестьянском доме. Все яства на том столе были плодом рук самого хозяина и его друзей. И вся земля в той округе сейчас похожа на праздничный, щедро накрытый стол. Вы, конечно, знаете этого человека. Я говорю о Леониде Пуговке – знаменитом у вас председателе колхоза имени Семнадцатого сентября. Само существование таких людей воспринимаешь как подарок. Я предлагаю тост за Пуговку. До чего же хорошо пришита эта пуговка к советской власти!

Мы стояли на берегу озера Нарочь. Было еще довольно светло, закат, рассеченный стволами сосен, только разгорался. Плоская вода, налитая почти вровень с берегами, успокаивающе мерцала в этот тихий час. Смутно белел песок.

Чистым озерным воздухом смывало утомление хлопотного дня, как всегда проведенного в дороге.

Кто-то прочитал строки Анатолия Велюгина:

Светлов смотрел на воду, разминая пальцами папиросу. Выражать восторги вслух он не любил.

Над нами пролетел аист, мы проводили его взглядом и увидели, как он важно опустился на крышу прибрежной избы.

Между тем кто-то поспешил купаться, кто-то во главе с Михасем Лыньковым пошел к пристани – прокатиться на катере.

Поодаль жгли костры – затевалась уха.

– Сегодня спать нам радушные хозяева не дадут, – сделал вывод Светлов, – пойду подремлю, пока можно. Где наши апартаменты?

Нас разместили на ночлег неподалеку – в доме отдыха. Проводив Светлова, я пошел к пристани и поспел на отходящий катер.

Через час, возвращаясь с прогулки по озеру, я столкнулся у дома с Аркадием Кулешовым. Он был этим летом на Нарочи и, узнав о нашем приезде, прибежал разыскивать нас.

Мы шумно поздоровались.

– И Светлов приехал?

– Да. Только он, по-моему, спит.

– Так давай разбудим его и пойдем ко мне.

– Жаль будить. Он очень измотался в пути.

Все же Аркадий бесшумно заглянул в комнату Светлова. Тот действительно спал.

Кулешов увидел на столе графин с водой.

– Очень пить хочется, – шепнул он мне, – осторожно налью стакан, и пойдем.

Подойдя на цыпочках к столу, он наклонил графин.

Светлов, услышав бульканье, открыл один глаз.

– Пить без меня? Негодяи!

– Миша, дорогой, – засмеялся Кулешов, – это всего лишь вода.

– Кто этот трезвенник, который будит меня из-за презренной воды? Господи, Аркадий! Здравствуй, тезка моего отца!