Агония Иванова - Проощание с детством

Она попятилась, хотела убежать, но отчего-то вернулась на кухню. Моли не было, ее пакета с гашишем тоже, только какой-то юноша, примерно Сониных лет, задумчивый и, судя по всему, пьяный полулежал, облокотившись на стол, рядом с початой бутылкой водки.

— А где Моль? — потерянно пробормотала Соня, садясь напротив. Юноша налил ей водки и откинул назад кудрявые давно не мытые волосы, протянул ей рюмку, еще одну, для себя, выпил жадно и быстро, даже не поморщившись.

— С Юлей, — буркнул он зло.

Соне отчего-то совсем не захотелось задавать лишних вопросов. Она выпила горького обжигающего напитка и зажмурилась от этого непривычного вкуса.

— Юля моя девушка, — грустно признался парень. Соня кивнула с видом отсутствующего понимания, подняла с пола разбитую телефонную трубку и набрала рабочий номер матери.

— Мам.

— Да, Сонечка.

— Я переночую у Ларисы, — неожиданно для себя выпалила девушка. Она думала о том, как ей тошно все окружающее ее, как ей страшно здесь, как мерзостно. Но что-то манило ее, на дне этого грязного омута, что-то притягивало ее, подобно магическому магниту и она покорялась его власти над собой.

Ей хотелось заняться самоуничтожением. Разрушить. Растоптать на куски прежнюю себя, вместе с ее прежним маленьким мирком, потерпевшим поражение. Утопить вместе с хрупким корабликом, носившим названия «уют» и «счастливая Сонечкина жизнь» в глубине бездонного океана бытия, грязной, грубой рутины. И она нашла самый подходящий для этого способ, лучше не придумаешь.

Снег в декабре, январе и феврале существенно различаются.

Декабрьский снег пахнет елкой, мандаринами и чудесами, напоминает серебристую пыль, звездный пепел, мягко ложащийся на еще теплую землю. В декабре есть своя магия, светлая, тихая магия, подступающего Нового года. Хочется оставить позади себя все плохое, начать новую жизнь с началом календаря.

Снег в январе скорее напоминает теплое одеяло, которое отчего-то отдает холодом. Он пахнет ледяной водой проруби и горячим чаем с корицей. В него хочется закутаться и уснуть до конца зимы.

Февральский снег — замерзшие слезы вечности. Он тоскливый и грязный, затвердевший и жестокий, местами превращающийся в грязные лужи и слякоть. Запах? Его запах? Ржавых водосточных труб. Именно так и пахло на школьном крыльце, когда в один из дней на него выскочил Саша, на ходу застегивая свою не очень то теплую куртку. Когда-то мама очень внимательно следила за тем, чтобы он тепло одевался, выходя на улицу, всегда надоедливо напоминала про шапку и шарф. Иногда она говорила что-то про бронхит, его последствия и осложнения. Но потом она всегда замолкала, глаза ее заволакивала мутная пелена страшных воспоминаний, лицо ее мертвело и становилось похожим на каменную маску. Если они были дома, она бежала пить свои таблетки, а потом возвращалась другая — вроде бы веселая, но совсем не такая, как прежде, как будто ненастоящая, словно ее подменили. Со временем мутная пелена все чаще стала появляться в ее некогда ярких и живых глазах, а лицо все меньше выражало в себе какие-то эмоции и чувства. Создавалось впечатление, что ее душа незаметно выскользнула из тела и отправилась в свободное странствование по волнам своей неразделенной, тяжкой и страшной горечи.

Тяжело было не пережить. Тяжело было молчать, скрывать столько лет, не иметь возможности выкричаться, выплакаться, поделиться с кем-то всем, что тяготило ее душу. Это и сломало ее, как и отца. Саша с грустью смотрел на них и понимал, что оказался сильнее. Это он признавал без гордости, просто, как факт, как неизбежность.

Он замотал на шее старый шарф, пахший нафталином и пылью, и ускорил шаг, ему совсем не хотелось обзавестись попутчиками, нужно было побыть наедине с собой. Даже от общества Миши он предпочел отказаться, чтобы не давать ему повода для беспокойства своим кислым видом.

Но к своему величайшему огорчению Саша услышал за спиной приближающийся стук каблуков по очищенному от снега асфальту, и ему не стоило особого труда догадаться, кто выждал момент, когда он окажется совсем один, без друзей. Он ускорил шаг, но Польских все равно догнала его.

— Ты куда-то торопишься? — поинтересовалась она весьма миролюбиво и поправила сползшую набок от быстрой ходьбы вельветовую беретку, которая ей чрезвычайно шла, — или убегаешь от меня?

— Я не убегаю, — буркнул Саша и спрятал нос в шарф, жалея, что не может укутаться им с головой, лишь бы только не видеть эту особу.

— Да ладно, — Рита нервно рассмеялась, а потом вдруг посерьезнела и очень тихо и спокойно, совсем без выражения спросила, — ты меня боишься?

— Я тебя боюсь? — откликнулся Саша и даже остановился, такими смешными ему показались эти слова. Рита тоже была вынуждена встать и теперь она ждала продолжения, потому что чувствовала, что дальше последует что-то интересное. Хочешь интересное? Получай!

Саша без смущения схватил ее за воротник пальто и сильно тряхнул, так, что девушка с трудом устояла на ногах.

— Не знаю уж кем ты себя возомнила, — проговорил он очень зло, удивляясь тому, как холодно и отчужденно в этот момент звучит его голос, наполнившийся непривычными стальными нотками, — но я тебя не боюсь и бояться не собираюсь. Да будь твой папаша хоть нефтяным магнатом, ты мне ничего не сделаешь. А я вот тебе сделаю, так что оставь меня в покое, по-хорошему.

Он резко отпустил ее и торопливо пошел дальше, лишь бы только не смотреть ей в лицо. Он чувствовал, как все внутри полыхает от ярости и удивлялся тому, откуда же в нем столько бессильной и тупой ненависти. Он напоминал себе своего отца, когда тот напивался и бил его, просто потому что больше некого было обвинить во всем, просто потому что куда то нужно было выплеснуть эту отчаянную агрессию.

— Сделаешь? — догнал его голос Маргариты, — убьешь? Или что? То, что ты сделал десять лет назад?

Саша чуть не уронил портфель в грязную лужу подтаявшего снега от неожиданности. Ярость быстро сменилась отчаянным паническим страхом, сковавшим тело, подобно ледяным объятиям комы. Он боялся обернуться, боялся пошевелиться, боялся что-то сказать, но нужно было.

Что она знает!? Откуда она знает!?

Ужас мешался со злостью и ему хотелось побыстрее придушить ее за то, что она посмела тронуть эту незаживающую рану, посмела ковыряться в ней острым предметом и считать себя вправе лезть в чужие дела.

— Что я сделал десять лет назад? — хрипло спросил он. Хорошо, что они успели еще хоть немного отойти от школы и все эти разборки не происходили напротив директорского кабинета.

— Этого я не знаю, — нервно пожала плечами Рита и полезла в карман за сигаретами, хотя курить ей совсем не хотелось. Она заметила, что при этих словах напряженные плечи Саши, обтянутые тонкой тканью куртки осунулись, но останавливаться она не хотела. Нужно было продолжать игру, поэтому она быстро добавила уже более бодро и уверенно, — но я узнаю.