Рохинтон Мистри - Дела семейные

— Не смог бы, — возразил Нариман. — Ад обладает способностью проникать даже через небесные мембраны. — «О небеса, я в небесах», — тихонько замурлыкал Нариман, но смолк, чувствуя нарастающее раздражение Куми. — Достаточно вспомнить, что творилось после разгрома мечети Бабри. [1] Подробнее об этом, а также о других упомянутых в романе политических событиях и историко-культурных фактах см. в статье «Что говорил Заратуштра?» в конце книги.

— Ты прав, — поежился Джал, — временами ад всюду проникает.

Чуть не десяток лет прошел с тех пор, как индусские фанатики, распаленные соответствующей пропагандой, разгромили эту мечеть, еще в шестнадцатом веке построенную на руинах индусского храма. Эхо события раскатилось по всей Индии кровавыми индо-мусульманскими стычками, а в Бомбее вылилось в страшные погромы мусульманских кварталов…

— Чего ты соглашаешься с его глупым примером? — возмутилась Куми. — Погромы были на улицах, а не в домах!

— Я думаю, папа имеет в виду эту семью парсов, двух стариков, мужа и жену, которые погибли у себя же в спальне.

— Ты ведь тоже помнишь эту историю, Куми, — вздохнул Нариман, — когда озверелые толпы подожгли дом, потому что кто-то сказал, что там мусульмане прячутся?

— Я все помню, у меня память получше твоей! Несчастным не повезло, стали жертвой недоразумения! Часто бывает, чтобы из-за мечети в Айодхье здесь, в Бомбее, начал зверствовать народ? Редчайший случай!

— Справедливо, — согласился Нариман. — Счет в нашу пользу.

— А взять прошлую неделю? В Фироз-Баге избили и ограбили старуху в ее собственной квартире, — не к месту припомнил Джал. — Бедняжка лежит в «Парси дженерал», и неизвестно, выживет ли.

— Ты на чьей стороне? — взорвалась Куми. — Хочешь доказать, что папа может спокойно гулять по вечерам? Что мир не превратился в опасное место?

— Конечно превратился, — ответил за пасынка Нариман. — В особенности внутри дома.

Куми, стиснув кулаки, выскочила из комнаты. Он подышал на очки и медленно протер стекла носовым платком. Его меркнущее зрение, неудобные зубные протезы, трясущиеся конечности, согбенная спина и шаркающая походка были почти готовы к совершению вечернего ритуала.

Нариман Вакиль вышел из «Шато фелисити» с зонтиком, который служил ему тростью. После затхлой пустоты квартиры бурление жизни было как воздух для изголодавшихся легких.

Он шел к переулку, где на углу торговали овощами. Корзины и ящики, полные зелени, бобов, фруктов и корнеплодов, преображали угол в сад. Французские бобы, сладкий картофель, цветная капуста, кориандр, зеленые перчики, помидоры цвели под уличными фонарями, вознося сумеркам свои краски и благоухание. Он останавливался, склоняясь, чтобы коснуться их. Пальцы так и тянуло к чувственным луковицам и лоснящимся помидорам; фиолетовые баклажаны и сладострастная морковь были неотразимы. Зеленщики -сабзивалы знали, что он не покупатель, но это их не смущало, а ему нравилось думать, что они понимают, зачем он приходит. На подмостках у цветочного ларька двое мужчин сидели поджав ноги, как музыканты, их пальцы выбирали, подбирали, складывали и связывали, сплетая в гирлянды, ноготки, жасмин, лилии и розы, играя цветочную мелодию. Нариман представлял себе дальнейший путь их произведений, которые будут упрашивать богов в храме, чтить фотографии чьих-то предков, украшать волосы жен, матерей и дочерей.

Прилавок с бхелъ-пури выглядел рельефным пейзажем с золотистыми пирамидами сева, снежными горками мумры, холмиками лепешек-пури, а в долинах между ними поблескивали озерца зеленых, коричневых и красных соусов-чатни в алюминиевых мисках.

Продавец бананов разгуливал со своим товаром. Он шагал вытянув руку, по плечо увешанную тяжелыми кистями бананов, — цирковой номер жонглера и силача.

Для Наримана все это было цирковой магией, упоительным магическим действом.

…В канун семьдесят девятого дня рождения он вернулся домой хромая, со ссадинами на локте и предплечье. Упал, переходя через дорогу напротив «Шато фелисити».

Дверь открыла Куми.

— Боже мой, — взвизгнула она, — Джал, беги сюда, папа весь в крови!

— Где кровь? — изумился Нариман.

Кровь поцарапанной руки немного запачкала рубашку.

— Это? Это называется «весь в крови»? — Нариману стало смешно.

— Как ты можешь смеяться, папа? — упрекнул его Джал. — Мы с ума сходим из-за твоих травм!

— Не преувеличивай. На что-то наступил и слегка подвернул ногу, вот и все.

Куми смочила ватку деттолом и принялась обрабатывать ссадины. Рука Наримана дернулась от жгучего прикосновения антисептика. Куми вздрогнула, как от боли.

— Прости, папа. — Она подула на руку. — Так лучше?

Он кивнул. Ловкие пальцы Куми обтирали ссадины, осторожно заклеивали их пластырем.

— Бога надо благодарить, что все обошлось, — говорила она, убирая аптечку, — ты же понимаешь, чем это могло кончиться. А если бы ты упал прямо на улице, на проезжей части?

— Ох! — Джал закрыл лицо руками. — Даже подумать страшно.

— Одно ясно, — продолжала Куми, — больше ты на улицу не пойдешь.

— Согласен, — подхватил Джал.

— Не будьте идиотами, вы двое.

— А как насчет тебя, папа? — взвилась Куми. — Завтра тебе исполняется семьдесят девять лет, а ты ведешь себя совершенно безответственно. Не думаешь о Джале и обо мне, не ценишь, что мы для тебя делаем.

Нариман сидел, стараясь сохранять гордое спокойствие. Но руки его так и плясали, сколько он ни пытался удержать их на коленях. И ноги дергались все сильней, заставляя подпрыгивать колени. И еще он никак не мог вспомнить, принял ли лекарства после обеда.

— Выслушайте меня, — сказал он, устав ожидать, пока успокоятся конечности. — В молодости меня контролировали родители и погубили те годы. По их милости я женился на вашей матери и погубил свою зрелость. Теперь вы хотите истерзать мою старость. Я этого не допущу.

— Ложь! — вспыхнула Куми. — Это ты погубил мамину жизнь и нашу с Джалом тоже! Я не потерплю ни одного дурного слова о маме!

— Ты только не расстраивайся, — пытался утихомирить сестру Джал, яростно поглаживая ручку кресла. — Я уверен, что сегодняшний случай послужит папе предостережением.

— И он поймет? — Куми злобно смотрела на отчима. — Или опять выйдет на улицу и переломает себе кости на мою голову?

— Нет, нет, он будет хорошо вести себя. Будет сидеть дома, читать, отдыхать, слушать музыку и…

— Я хочу это от него услышать!

Нариман сохранял спокойствие, занятый полезным делом: он уже расстегнул пояс и перешел к развязыванию шнурков.

— Если ты не желаешь слушаться нас, можешь спросить, что твоя дочь об этом думает, когда она завтра придет, — предложила Куми. — Твоя плоть и кровь, не то что мы с Джалом, второй сорт.