Марк Далет - Орбинавты

— Неужели тебя и в Гранаде звали кастильским именем? — Росарио, сидя рядом с полулежащим Алонсо, пыталась взъерошить его, чему упрямо сопротивлялись его прямые волосы. Рядом с ними, на изящном низком столике с выгнутыми ножками мерцал масляный светильник, озаряя кровать колеблющимся неверным светом. Полог вокруг кровати был отдернут.

— Только мама. Для всех остальных я был не Алонсо, а Али. Дед называл меня так до самой смерти, даже в Кордове. — Алонсо взял кисть ее руки и стал мягко целовать подушечки пальцев, отчего по спине Росарио пробежала приятная прохладная змейка.

— Али. — Она оглядела Алонсо, примеряя к его облику это имя. — Звучит очень по-арабски. Что это означает?

— Высший, Всевышний. Это одно из девяноста девяти имен Бога. Почему ты спрашиваешь? Разве имена обязательно должны что-то означать?

Росарио любила эту его улыбку любознательного и приветливого мальчика-всезнайки.

— По крайней мере, некоторые из них имеют конкретный смысл. Например, мое [59] Rosario (исп.) — четки, а также «розарий» — молитвослов, состоящий из часто повторяемых молитв. Обычно посвящен Деве Марии. Само имя Росарио является сокращением от «Мария дель Росарио» — сочетание, смысл которого можно перевести как «Святая дева розария». . — Ей пришла в голову неожиданная мысль. — «Али» и имя того юноши из сказки про волшебную лампу, которую ты мне рассказывал, — они как-то связаны?

— Аладдин? Да, оно означает «Высота божественного суда».

— Ты для меня самый настоящий Аладдин, — решила Росарио. — Джинн — это сны. Твои удивительные, «сказочные» сны. А лампа — это вторая память, в которой ты творишь чудеса.

— Если я Аладдин, то ты дочь султана. — Алонсо привлек ее к себе. — Царевна Будур. Так и буду тебя звать.

— Алонсо, — проговорила Росарио, прижимаясь к нему. Чуть поколебавшись, она добавила: — Али. Аладдин. Ты не скучаешь по миру ислама? Ты же в нем вырос.

— То, что мы с тобой знаем о природе реальности, одинаково чуждо и исламу, и христианству.

— Я говорю не о вере, — пояснила Росарио, — а об обычаях, языке, музыке, стихах. Об отношениях между людьми, об одежде. О еде, наконец. Мы же привыкаем ко всему этому. Может быть, у тебя есть какое-нибудь любимое блюдо, которого тебе не хватает в Кастилии?

— По языку я действительно скучаю, — признался Алонсо. — Но у меня немало книг на арабском. Иногда разговариваю по-арабски с мамой, а она отвечает на кастильском, который знает намного лучше, несмотря на все годы, что провела в Гранаде. Музыку, к сожалению, я вообще плохо воспринимаю. Вкусно поесть могу в любом трактире, принадлежащем морискам. Впрочем, кастильская кухня мне тоже нравится, тем более что в ней много заимствований у мавров. Жаль только, здесь нельзя сварить кофе с имбирем и корицей.

— С имбирем и корицей?! — удивилась Росарио. — Их можно купить только у венецианцев, причем крайне редко и по очень высокой цене. Они стоят столько же, сколько золото.

— В Гранаде это было не так. Их привозили туда арабские купцы из Александрии. Тоже брали недешево, но все же это было доступно. Мы дома всегда пили кофе с имбирем и корицей…

Алонсо произнес это с такой мечтательностью, что Росарио решила поручить Эмилио в ближайшую же поездку в Саламанку поискать там пряностей в венецианской лавке.

Она вдруг заметила, как причудливо переплетены их преувеличенные трепещущие тени на слабо освещенной стене.

— Наши тени ведут себя намного менее скромно, чем мы сами, — поделилась она наблюдением.

— Может быть, пришло время и нам уподобиться им? — сразу предложил Алонсо.

Росарио вздохнула. С тех пор, как она помолодела, в ее теле звенели жизненные соки такой силы, какой она не помнила по своей первой молодости. Эта была властная, всепоглощающая радость бытия. В ней словно кипело плещущее через край шипучее вино. Росарио и не подозревала, какое это, оказывается, счастье — ощущение своей стройности, легкости движений, силы мышц, гибкости, подвижности, зоркости, остроты всего того, что притупляется и теряется с возрастом.

И, конечно же, в ней многократно возросла истома страсти. Подавляя ее, Росарио лишь усиливала ее мучительность.

— Алонсо, я хочу этого не меньше тебя! — горячо сказала она. — Но ты же знаешь причину. Каролина, Эмилио, Альфонсина — все они уже бросают на меня странные взгляды. Ведь для них я сорокапятилетняя дама, мать их сеньора, который и сам уже отнюдь не мальчик. Алонсо, ты младше моего сына! Подумай, как это выглядит с точки зрения этих простых и честных людей! Они и так должны быть не на шутку изумлены моим омоложением. Бог знает, какие им приходят в голову мысли из-за этого!

Радость, которую Росарио испытывала в начале этой игры в ночное уединение, стремительно улетучивалась.

— Почему, называя слуг, ты не упомянула Пепе? — спросил Алонсо.

— Он на днях сказал мне, что будет всегда на моей стороне, что бы ни происходило. Как же мне было стыдно смотреть ему в глаза! Ведь я даже не могла спросить, что он имеет в виду, чтобы не обсуждать с ним щекотливых тем. Только поблагодарила его. А сама думала про жуткую книгу, о которой ты мне рассказывал.

— «Молот ведьм»?

— Да. — Росарио содрогнулась, вспомнив рассказ Алонсо.

Десять лет назад, в 1484 году, папа Иннокентий VIII издал так называемую «ведовскую буллу», предписывающую инквизиции уделять особое внимание искоренению ведьм и колдовства. Спустя пару лет два германских доминиканца написали книгу «Молот ведьм» — практическое пособие для инквизиторов по выявлению ведьм и их допросу.

— Для заключения под стражу, — объяснил тогда Алонсо, — достаточно простого доноса или личных подозрений инквизитора. Ради того, чтобы добиться признания подозреваемых, их подвергают жесточайшим пыткам.

Нет, Росарио определенно было не по душе нараставшее где-то в области солнечного сплетения давящее ощущение тревоги. Алонсо, всегда чутко улавливавший перемены в ее настроении, легко дернул локон у нее за ухом. Это был условный знак: он повторял движение Росарио, на которое обратил как-то ее внимание. Она часто машинально делала это, когда задумывалась.

Росарио улыбнулась. Действительно, в ее положении было глупо предаваться унынию. Она могла менять реальность! К ней вернулась молодость — причем не та, робкая и стыдливая, которую она помнила, а новая — с идеальным, стремительным телом, с поразительной жаждой жизни! Более того, человек, которого она любила и благодаря которому обрела все эти удивительные, непостижимые дары, находился сейчас рядом с ней!

Росарио решила, что Алонсо не заслуживает того, чтобы портить ему настроение, впадая в меланхолию.