Марк Далет - Орбинавты

— Как приятно видеть столь широкую образованность в молодых людях, — любезно откликнулся венецианец.

Продолжение беседы обещало быть столь же увлекательным, но женщины перевели наше внимание на еду. Теперь стол украшали разнообразные мясные и рыбные блюда. Как выяснилось, крошечных жареных рыбок надо было есть целиком. Я не рискнул. Зато баранье мясо на шампурах было мягким и вкусным, как и куски курицы, приготовленные на решетке и поданные с тушеными овощами. Видно, и то и другое долго мариновали прежде, чем зажарили.

Знаменитая паэлья, которую в Кастилии едят повсюду, оказалась позаимствованным у нас пловом. Только баранину они заменили кальмарами и мидиями и зачем-то добавили горох и лимон. Не знаю, понравилось ли мне это блюдо, но все расхваливали тетку Ортенсию, которая лично его готовила, и я, присоединившись к восхвалениям, решил, что привыкнуть к нему, пожалуй, можно. Хваля тетушку, я не лицемерил: рис был приготовлен со знанием дела и совсем не разварен.

— В городе очень много войск, — заметил Луиджи. — Очевидно, скоро начнется наступление на Гранаду.

— Вы совершенно правы, — согласился дядя Хосе, обтирая губы салфеткой. Он выглядел аскетично и ел мало. — Помимо рыцарей со всего королевства, здесь присутствуют и солдаты ополчений, направленных из разных городов. По словам досточтимого дона Луиса, его католическому высочеству дону Фернандо удалось набрать сорок тысяч пехотинцев и десять тысяч всадников.

— И все это против одной Гранады? — поразился Луиджи. Разговаривая, он не забывал отправлять в рот очередную порцию еды. — На что же рассчитывает Боабдил? Почему он сразу не сдается? Может быть, ждет, что правители Марокко и Египта придут ему на помощь? Думаю, если это действительно произойдет, ваши короли окажутся в нелегкой ситуации. А уж если вмешаются османы, то я даже не берусь предсказать, к чему это может привести.

Я видел, как Хуан, внешне безразличный к разговору, стискивает кулаки. Энрике и Матильда не особенно прислушивались к разговору. Кузен рассказывал сестре что-то, судя по ее улыбке, весьма забавное. Мать и тетка то уходили на кухню проверить стряпню Рехии, то возвращались к столу. На улице было совсем темно. Огоньки свечей изгибались под легкими дуновениями ветерка, танцуя под музыку, слышную лишь огню и ветру.

— В тысяча четыреста восемьдесят седьмом году от Рождества Спасителя, — заметил дядя Хосе, откинувшись на спинку стула, — султан мамлюков пригрозил их католическим высочествам разрушить храм Гроба Господня и закрыть доступ христианам к святым местам в Иерусалиме, если они не откажутся от попыток взять Гранаду. Но уже через год в Египте начался ужасный голод, и спас мамлюков, как это ни странно, именно дон Фернандо, который со специального разрешения его святейшества папы стал продавать им пшеницу.

— Воистину сам Господь покарал султана, — благочестиво произнес сеньор Грациани. — Ну а как же Марокко? Порта?

— Мусульманские державы последние сто лет более всего заняты соперничеством друг с другом. Особенно сильно арабские государи встревожены стремительным возвышением турок-османов. Сегодня османы владеют всей Византией. Завтра могут направить свои взоры и на Иерусалим. Им всем — мамлюкам, марокканцам, туркам — сейчас не до Гранады. Если Европа не объявит Крестового похода, никто из них не станет вмешиваться в происходящее на Пиренеях. Тем более что после падения Малаги у эмирата больше нет выхода к морю. Это значительно осложняет высадку войск из мусульманских стран.

— Дорогой мой Хосе, вы прекрасно разбираетесь в ситуации и замечательно разъяснили ее невежественному иностранцу. — Венецианский купец поднял массивный серебряный кубок и отпил из него еще немного вина. — Какую же тактику, по вашему разумению, предпримет дон Фернандо против эмира?

— Надо думать, ту, которая оправдала себя при взятии Малаги и Басы. Осаду и голод. — По выражению лица дяди нельзя было понять, какие чувства вызывает у него нарисованная им ужасная перспектива.

Во мне от его слов будто что-то сжалось. Я вдруг осознал, что пребываю здесь в безопасности (в этот момент я не думал об инквизиции), вкушаю отборные яства, а мой дед, мои друзья, мои учителя — все они в скором времени будут испытывать невыносимые муки голода. Я положил обратно на тарелку ломоть тонкого вяленого мяса, от которого успел откусить лишь маленький кусочек, следуя примеру гурмана Луиджи.

— Дорогой кузен, — вдруг заговорил Энрике, и по его взгляду я понял, что у него какая-то хитрость на уме. — Только что ты по-настоящему перестал быть мусульманином, и теперь уже ничего не мешает тебе выпить вина в собственную честь.

Я не понял намека.

— Как ты думаешь, что ты сейчас ел? — спросил он.

Я оглянулся на мать и прочел на ее худом лице сочувствие. До меня вдруг дошло, о чем толкует Энрике. Сам того не подозревая, когда внимание мое было полностью поглощено разговором о предстоящей войне, я впервые в жизни нарушил запрет на употребление в пищу свинины! И небо не обрушилось на землю, море не восстало из берегов!

— Все верно, — подтвердил Энрике, глядя на мое ошеломленное лицо. — Это тонкие ломтики мяса славятся по всей Кастилии. — Это хамон, окорок из специально разводимых черных свиней. И есть его надо не рассеянно, как ты, а вдумчиво, запивая добрым вином и заедая отборными маслинами. Предлагаю тебе это сделать, и ты наверняка будешь рад, что поменял религию.

Мне вдруг стало все равно. А почему бы, собственно, и нет? В конце концов, я был совершенно уверен, что, несмотря на веселый тон, Энрике вовсе не смеется надо мной. Он действительно хочет, чтобы я научился извлекать удовольствие из своего положения.

Я потянулся к кубку. Матильда захлопала в ладоши и воскликнула:

— Внимание! Алонсо набрался мужества!

Теперь на меня смотрели уже все присутствующие, включая и Луиджи с дядей, которые прекратили обсуждать политику и повернулись к нам. Пожалуй, единственным, кого я не заинтересовал, был Лоренцо. Он был полностью увлечен поглощением еды, и это отсутствие внимания к моей персоне даже слегка уязвило меня.

Пути назад не было. Я быстро осушил кубок до дна и со стуком поставил его на стол. К щекам и ко лбу тотчас прилила волна жара. Неожиданно возникло желание плакать и смеяться без всякой причины.

— Пусть что-нибудь поест! — произнес чей-то голос. Кажется, мужской. Или, может быть, женский.

Остаток вечера смешался в моей памяти — неразборчивый гул голосов, потерявшая вкус еда, мучительное постепенное возвращение трезвости и навалившаяся усталость. Кто-то помог мне дойти до комнаты. Я с трудом стащил с себя рубаху и чулки и лег в постель.