Марк Далет - Орбинавты

Не успел Алонсо войти в дом, как Консуэло выбежала ему навстречу из спальни под лестницей. Глаза ее сверкали.

— Алонсо, ты не поверишь! У меня был «сказочный» сон!

— Чудесно! — обрадовался он и обнял Консуэло. — Давай отпразднуем это событие! У тебя есть хорошее вино?

— Я тоже хочу отпраздновать. Наверху уже все готово. Пойдем, я тебе расскажу, как это было!

В столовой на втором этаже был накрыт стол.

— И как же это случилось?! — спросил Алонсо, разливая пенящийся напиток темно-багрового цвета.

— Знаешь… — Консуэло никак не могла успокоиться.

— Это совершенно неповторимое чувство! Мое тело до сих пор хранит ощущение полета! Так бывает после танцев, когда тело еще помнит ритм и движение. Теперь я точно знаю, что никакой настоящей разницы между явью и сном нет. Во сне все точно так же реально, как и в действительности, но потом мы просыпаемся, и воспоминания о сновидении постепенно тускнеют. Поэтому мы и не помним, насколько там все подлинное. Но после «сказочного» сна я все прекрасно помню! А ведь раньше я не верила, что у меня это когда-нибудь получится!

— Сьелито, выпей вина и расскажи мне все по порядку.

Она послушно пригубила и поставила кубок обратно на стол. По ней было видно, что она пьяна без всякого вина.

— Мне приснилось, что я живу в Альгамбре, — торопливо заговорила Консуэло, словно боясь, что забудет какую-нибудь важную деталь. — Поначалу мне и в голову не пришло, что это сон. Как будто ничего удивительного в этом нет. Я живу в Альгамбре и провожу литературный кружок в Львином дворике. Ты помнишь это место? Помнишь чашу с фонтаном, которую поддерживают двенадцать мраморных львов?

— Ну конечно, помню, — рассмеялся Алонсо. — Я же родился в Гранаде.

— Так вот, мне снится, что мы сидим верхом на львах и читаем вслух стихи. Можешь себе представить. — При этом воспоминании она расхохоталась. — Герцог Альба верхом на мраморном льве. На другом — Небриха. Ну и все остальные.

— Я тоже?

— И ты тоже. И вдруг… Не могу даже описать, в какой момент пришло понимание. Просто я вдруг поняла всю нелепость и невозможность происходящего. Я поняла, что это сон!

От волнения Консуэло вскочила на ноги, чуть не опрокинув стол.

— И что же дальше? — Алонсо был заинтригован. Он десятки раз переживал в сновидениях этот внезапный момент осознания, и тем не менее рассказ о том, как то же самое случилось с другим человеком, вызвал в нем острое чувство соучастия в чем-то чудесном. Не случайно он назвал эти сны «сказочными». Алонсо прекрасно знал то трепетное переживание, о котором говорила Консуэло, переживание подлинности полетов, прохода сквозь стены, перемещения на любые расстояния — подлинности всего того, что не позволяет совершать косная, неповоротливая явь.

— А дальше я, не задумываясь ни на мгновение, сделала то, о чем мечтала с самого детства. Я полетела! Алонсо, я взмыла высоко в небо и полетела! И город с холмами остался далеко внизу!

Консуэло подбежала к окну, словно собираясь вылететь из него, затем так же порывисто вернулась к столу.

— Я до сих пор так отчетливо помню это! А самое главное — чувство полета осталось в теле и после пробуждения. Как ощущения, которые остаются после бега или танца.

— Да, это чудесное переживание, и объяснить его тому, кто с ним не знаком, совершенно невозможно, — кивнул Алонсо. Он очень хорошо понимал, какой всеохватный восторг переживает сейчас Консуэло. — Как долго ты летала?

Консуэло сникла:

— Совсем чуть-чуть. Почти сразу проснулась.

— Это от перевозбуждения, — объяснил Алонсо. — В тексте есть указания на этот счет. Если чувствуешь, что начинаешь просыпаться, сосредоточься на какой-нибудь детали сна, как будто создаешь нить, привязывающую тебя к этой детали, а значит, и к этому миру сна.

Консуэло бросилась его обнимать.

— О, мой чудесный вестгот! Я бы никогда не узнала ничего подобного, если бы не ты! Теперь это будет происходить все чаще и чаще, верно?

— Если будешь постоянно напоминать себе о том, что реальность похожа на сон, то тебе все чаще будут сниться «сказочные» сновидения. Но обязательно перед сном настраивайся на то, чтобы удержать осознанность и не проснуться от волнения.

— Обязательно буду делать это, — торжественно пообещала Консуэло.

Однако вскоре выяснилось, что у нее в работе со снами есть препятствие. Никакие меры не помогали ей справиться с сильным волнением в тот миг, когда она понимала, что ей снится сон, и она тут же просыпалась. Обеспокоенная Консуэло надеялась отыскать в тексте какие-нибудь способы преодоления такого препятствия.

Что же до Алонсо, то его осознанность в сновидении была вполне устойчива, и предмет его забот был иным. У него все чаще возникали сомнения в том, что автор рукописи прав, утверждая, что способности орбинавта можно приобрести с помощью изменения сюжетов сновидений.

— Что если с этими способностями необходимо родиться и никакие сны и так называемые meditatio нисколько не могут помочь тем, у кого этого дара нет?

Этот вопрос Алонсо задавал и Консуэло, и Ибрагиму, и даже один раз Сеферине, но ни у кого из них не находилось ответа.

Несколько раз Алонсо пытался убедить Консуэло открыть тайну рукописи Фернандо де Рохасу, к которому он проникался все большим доверием.

— Конечно, Рохас — человек надежный, — соглашалась Консуэло. — Можно сказать, что он практически не скован религиозными представлениями. И в инквизицию он точно не донесет. Если уж с кем-то делиться тайной, то именно с ним. Но еще лучше — ни с кем не делиться. Видишь, я не такая щедрая, как некий вестгот, который однажды рассказал мне про орбинавтов.

— Втроем мы можем понять что-то, что сейчас ускользает от нас, — уговаривал ее Алонсо.

— Я чувствую, — возражала Консуэло, — что еще чуть-чуть, и мы с тобой поймем что-то очень важное, после чего ничья помощь нам уже не понадобится.

Алонсо не настаивал на своей правоте, но чувствовал, что терпение его на исходе. Ему все меньше верилось в то, что он когда-нибудь овладеет искусством управлять реальностью. Когда же Консуэло доказывала ему, что его владение снами уже само по себе является удивительным достижением, Алонсо умом понимал ее правоту, но почему-то никакой радости при этом не испытывал.

Сеферина все чаще заговаривала с Алонсо о том, что давно пришло время подыскать ему жену. Он уходил от этих разговоров. Не мог же он объяснить матери, что для того, чтобы полностью отказаться от любовных сражений с Консуэло (сейчас они случались редко, но все же случались), он должен испытывать к жене весьма глубокие чувства. Все существо Алонсо восставало против мысли о том, чтобы изменять жене. Однако это придется делать, потому что при отсутствии настоящей любви тоска по саламанкской куртизанке станет непереносимой. Что же до глубокого чувства, то как можно испытывать его к женщине, которую тебе «подыскали», Алонсо не представлял.