Мария Нуровская - Супружеские игры

Я шагала в одежде с плеча Изы, с ее рюкзаком по горным тропинкам, чувствуя, как пот течет у меня по спине. Ничего удивительного, я совсем потеряла форму. Единственным упражнением для меня в тюрьме было карабканье на нары вверх-вниз.

Во время одной из таких прогулок мне захотелось пить. Присев на камень, я достала термос. Налив в чашечку от термоса чаю, отхлебывала маленькими глоточками, чтоб не обжечься. Вокруг не было ни души. И впервые я не чувствовала себя плохо наедине с самой собой. Не хотела никуда бежать от себя, даже наоборот, я была себе интересна. Кем была эта сидевшая на камне женщина в позаимствованной одежде? Ее звали, как меня, Дарья Калицкая, но на этом мои сведения о ней заканчивались. И впервые во мне забрезжила надежда, что, когда я выйду на свободу, с этой женщиной мне будет уже легче жить. Я боялась этого дня, гнала от себя мысли о нем, и то, что не знала его точной даты, было мне на руку. Ничего хорошего по ту сторону тюремных стен я не ждала.

Агата копошилась, но как-то вяло, то вынимая свои пожитки из шкафчика, то снова засовывая их туда. Надзирательница уже не раз поторапливала ее. Наконец наступил момент прощания. Так получилось, что в камере мы были одни. Аферистка номер один помогала на кухне. Мы остались втроем, к нам еще никого не подселили. Я сидела за столом и, когда она подошла с набитым полиэтиленовым пакетом, в котором поместилось все ее имущество, встала. Мы глядели друг на друга, а потом я протянула ей руку. Не успела я оглянуться, как она вдруг взяла мою руку и поднесла к губам, а потом развернулась и, прихрамывая, вышла.

Через полгода я тоже должна была выйти отсюда. Камера снова была набита под завязку, но ни с одной из новоприбывших я больше не сходилась. Когда Иза назвала мне точную дату моего освобождения из женской тюрьмы в Кованце, я закрылась как в коконе, готовя себя к изменению в своей судьбе. Моя жизнь снова переворачивалась. Как и тогда, я не знала, что из этого выйдет. Но теперь передо мной вырисовывалось будущее. Я не знала, что оно мне принесет, удастся ли мне написать еще одну книгу… Возможно, книга о матери была так высоко оценена потому, что мне удалось выразить в ней свою собственную боль. Умерла бабушка, которая была моим детством, заменяла мне мать, отца и саму себя. И делала это наилучшим образом, как умела. Смерть матери в моей лучшей книге стала чем-то символичным. Мать – это детство. В этой прозе была сила, она передавала переживания, которые я хотела донести до читателя. Я стала профессиональной писательницей, но куда-то пропала моя правдивость. Ничего удивительного, потому что Эдвард отрезал меня от реальной жизни, а также от самой себя, от моей души. Может, поэтому не ладилась наша семейная жизнь, которая, как и мои книги, утратила правдивость. Сумею ли я теперь изменить это? Не знаю. Куда важнее моего творчества моя жизнь. Главное теперь – встречу ли я человека, с которым захочу жить, и рожу ли ребенка? Хоть и поздно, но еще не вечер. В Борисовке одна знакомая бабушки родила ребенка в возрасте сорока пяти лет. И ребенок появился на свет здоровым. Теперь это уже взрослый человек, кажется, одаренный математик. Есть даже теория, что поздние дети очень талантливые…

Все бумажные формальности были позади, я получила свои вещи из камеры хранения. Натянула свитер, теплую юбку, колготы, которые у меня уже были к тому времени, и сапоги.

Была поздняя осень. Как и предсказала мне Иза, мне было уже сорок два года. Я сумела сохранить надежду. Кто знает, не потому ли, что в самом начале Иза мне о ней говорила. Мне осталось только пойти и попрощаться с ней. Когда я вошла, она рылась в бронированном шкафу, я видела только ее спину. Услышав мои шаги, она выпрямилась и медленно повернулась ко мне. Я удивилась – такая низенькая. Мне всегда казалось, что она ростом не меньше метра семидесяти. Я смотрела на ее плоское, бесцветное лицо, обрамленное посеченными от химии, вытравленными и у корней более темными волосами.

Мы глядели друг на друга.

– Пришла вот попрощаться.

Я так была шокирована ее преображением, что не могла слова вымолвить. У меня даже мелькнула мысль, что я ошиблась дверью и это кто-то чужой, что Изу подменяет другой офицер по воспитательной работе. Но это была она. На ее лице появилось что-то вроде усмешки, и я заметила потемневшие от никотина зубы. Ничего удивительного – столько курить. Больше всего мне было жаль этих необыкновенных глаз, золотисто-желтых, с темными крапинками, как у хищного зверя. Глаза Изы были банального голубого цвета.

– Я пришла попрощаться, – повторила я, стараясь ничем не выдать своих чувств.

Она сделала шаг мне навстречу, на меня пахнуло дешевыми духами.

– Свидимся ли когда-нибудь еще? – спросила она, откидывая назад волосы – только это движение плечом напоминало прежнюю Изу.

Орган власти в древних Афинах, назван по месту заседаний на холме Ареса возле Акрополя. Возник в эпоху родоплеменного строя как совет старейшин. (Здесь и даже примечания редактора.)

Привилегированный заключенный в концлагерях Третьего рейха, работавший на администрацию.

Польский писатель.

Польский писатель, художник и философ.

Имеется в виду стихотворение польского поэта Адама Мицкевича «Матери-польки».

«Певекс» – валютный магазин во времена ПНР, аналог наших «Березок».

Польский писатель.

Верхнее длиннополое платье у польских и галицийских евреев, сюртук особого покроя.

Унизительное прозвище русских, употребляемое украинцами, поляками, словаками, белорусами.

Другое название Трира, одного из стариннейших городов Германии.

Nur eine Minute! {нем.) – только на одну минуту.

Один из крупнейших музеев мира.

Нидерландский художник, мастер бытовой живописи и жанрового портрета.

Пауль Нойман – австрийский пловец, чемпион летних Олимпийских игр 1896 года и первый победитель Игр от Австрии.

С кем бы ни пить, лишь бы в дерьмо не вступить.