Сэм Сэвидж - Стекло

Сложила книги, которые на диване валялись, опять в этот книжный шкафчик. Их немного было. Бо´льшую часть своих книг я держу на стеллажах в прихожей. Дверь на кухню у меня в дальнем конце прихожей, ну, даже не дверь, просто дверной проем — стоя в гостиной, ты спокойно можешь увидеть всю квартиру насквозь, плюс можешь посмотреть в заднее окно, хоть на что там смотреть, — железная оградка пожарного выхода, тыл кирпичного здания через дорогу, раньше это была школа, но уже сколько лет никто там не учится и заколочены окна. Ничего ты там не увидишь, в смысле одушевленных предметов, людей, деревьев, но кухонное окно выходит на запад и служит отчасти рамкой для закатов, рамкой для части заката, остальное застит эта несчастная школа. В одной стене прихожей — дверь в спальню, и, за исключением этой двери и дверного проема на кухню, прихожая вся сплошь в книжных полках, от пола до потолка, а кое-где эти полки и над дверями. Как только сюда вселилась, чуть не первым делом позвала плотника их построить. Весь день шаркая туда-сюда, на кухню и обратно, и в ванную, она у меня в стороне от кухни, я хожу мимо полок, но я на книги не смотрю, человек, как правило, не смотрит на то, что у него постоянно перед глазами. Не то что я избегаю на них смотреть. Просто я сейчас почти не читаю книг, так чего же смотреть? Не знаю даже, зачем я их держу, может, просто многие у меня давно, кое-какие десятки лет. Они даже пахнут затхлостью, как старые тряпки, как старые матрасы. Для здоровья человека, я где-то читала, старые книги даже вредней, чем кошки. Книги же, как подумаешь, из немногих предметов нашего личного обихода, которые невозможно помыть. Крыса подняла дикий шум. Опять передние лапки в стекло уперла. Стучит зубами, прямо душераздирающий звук, глаза выпучила, буквально сейчас вылезут из орбит. Если бы я к ней относилась с большей симпатией, я бы, наверно, вообразила, что она хочет мне что-то сказать, надувает щеки, напрасно пытается сообщить что-то безумно для нее важное, или у нее это припадок. Придется ей поменять опилки, куда денешься, но это лезть туда рукой! Нет, не могу, пока она там. Видимо, на это время надо будет закинуть ее в ванну. В последний раз я много читала уже в Потопотавоке, там я, по-моему, читала запоем, не отрываясь, все больше журналы, печатать я там не могла, я, кажется, уже излагала, так что либо читай, либо бесись, либо в окно гляди, как падают листья, как падает снег, а потом, совсем потом, гляди уже на свежие листья, и все по новой. Исключительно журналы, если точно, — по-моему, я ни единой книги там не прочла. И телевизора у меня там не было, был в главном здании громадный такой аппарат, вечно включенный, даже если рядом никого, ну, иногда пойдешь, посмотришь. Здесь у меня тоже нет телевизора, был, но я молодому человеку отдала, который приходил окна мыть, ах, да когда это было, и я, кажется, опять-таки уже излагала. Вот, прямо слышу, вопросы и вопросы: «Что же ты делала-то, как время убивала, когда не работала, раз ты не читала, не печатала да и телевизор не смотрела?» Мой ответ — не знаю, честно. Немного погуляешь, немного в доме приберешь, что-то приготовишь, есть-то надо, в магазине купишь ерунду какую-то, чуть носом поклюешь, посмотришь несколько минут в окно — и день прошел, то-сё, всякие мелочи, а набегают. День убить нетрудно, и не то что у меня безумно много дел, а время, оно само по себе идет так быстро. Дни, я хочу сказать, мелькают, не успеешь глазом моргнуть, летят, летят, даже скучные дни — раз и нет. Говорю, а в уме светлые окна летящего мимо поезда. Я уже довольно давно почти совсем не читаю, но даже когда бросила читать, только журналы просматривала, я некоторое время еще покупала книги, думала когда-нибудь потом прочту, и даже тогда покупала, когда уже не могла себе это позволить. В разные периоды жизни мне встречались разные люди, которые, когда не могли себе позволить купить книгу, без зазрения совести ее воровали. До нашего знакомства Кларенс регулярно воровал книги, хоть ничего другого ни за что бы не украл. Люди типа Кларенса, насколько я понимаю, считают, что украсть книжку — это в порядке вещей, самое милое дело, причем под «типа Кларенса» я имею в виду писателей с притязаниями. Нет почему, мне, кстати, и художники попадались, которые регулярно воровали краски. Много лет назад в такой денек сходила бы я в книжный магазин. Торчала в книжных магазинах часами, целые главы, бывало, прочту, стоя у полки, и кто-нибудь подойдет, пристроится рядом, спросит: «Вы, я вижу, Икса-Игрека читаете. Ну и как вам?» Сколько же еще страниц на пол посваливалось, и звук такой — шелест, шорох, — как от крыльев сразу многого множества птиц. Пиджак — единственная солидная вещь, какую, помню, я украла, — солидная в отличие от разной ерунды: шариковых ручек, скрепок, это я регулярно таскала, и не думаю, чтобы кто-нибудь, увидев, как я тащу подобные предметы, сильно этим озаботился. Этот пиджак я той осенью украла. Один мужчина постучал в стеклянную дверь, с улицы, а я сижу, почту разбираю. Бродт был наверху, так что я открыла сама, и мужчина передал мне женский кожаный пиджак — подобрал его в гараже, на полу. Я повесила пиджак на спинку стула, думала отдать Бродту, когда вернется, а сама унесла домой. Не помню, чтоб я еще что-нибудь уносила, кроме, как уже сказано, разной ерунды, вроде скрепок, да, и один раз большой синий стэплер, и еще раз крошечный радиоприемничек, не больше пачки сигарет. Причем наушники я оставила, думала, противно будет в уши пластиковые кнопки совать, и уже дома разобралась, что без них его не послушаешь, у него своего динамика нет, ну и я его выбросила. Я, конечно, ничего не таскала с работы на регулярной основе. И все же Бродт, по-моему, что-то учуял. Как-то в пятницу прихожу я сверху, почту распределяла, чек мой за неделю лежит на столе, как всегда, но вот открываю сумочку, чтоб туда его сунуть, а там, замечаю, все лежит не разбери-поймешь как, кто-то рылся, явно. Конечно, Бродт не видел мужчину, который мне оставил пиджак, но ведь он мог наткнуться на него позже, мало ли, оказались рядом на футболе в следующий выходной, разговорились, тот упомянул, совершенно случайно, как оставил кожаный пиджак в кабинете у Бродта, и Бродт, хочешь не хочешь, сделал свой вывод. Или что-то в таком роде. Тот случай, когда кто-то копался в моей сумке, был сто лет назад, я, возможно, неверно запомнила порядок событий. Может, он копался до того, как я украла пиджак, а не после, и в таком случае он копался с какой-то другой целью, если он вообще копался. И зачем ему копаться? Мне нравится выражение «проделки памяти», в смысле, когда кто-то, если не удается вспомнить что-то так, как помнишь ты, говорит: «Тут, по-моему, твоя память тебя подводит», причем с намеком, что именно у тебя память такая проказливая. Когда-то я купила билет в спальный вагон от Севильи, в Испании, до Гейдельберга, в Германии. Всю дорогу, на каждой станции, когда поезд тормозил и замирал, я просыпалась, поднимала оконную шторку, пыталась что-то рассмотреть и понять, где мы. Над каждой платформой было название станции, но порой мой вагон останавливался на таком неудобном месте, откуда названия не разглядишь, как ни вжимайся щекой в стекло, и я удивилась, когда вдруг, посреди ночи, разглядела-таки название, по которому поняла, что мы в Швейцарии. Ну кто бы мог подумать, что поезд, направляющийся из испанской Севильи в Германию, в Гейдельберг, будет проходить по Швейцарии? Хоть я исколесила всю Европу, верней, ту ее часть, по которой в те поры было не запрещено колесить, в Швейцарию я потом ни разу не попадала, так что, не проснись я в ту минуту в поезде из Севильи, остановись, предположим, поезд в другой части платформы, я бы так и не узнала до конца своих дней, что побывала в Швейцарии.