Махбод Сераджи - Крыши Тегерана

На следующий день мы все едем на кладбище. Мы с Ахмедом и Ираджем садимся на заднее сиденье отцовского джипа, а моя мать с Фахимех сидят впереди. Фахимех то и дело оборачивается и смотрит на Ахмеда, дотрагивается до его руки или похлопывает по колену.

Я вспоминаю тот день, когда мы хоронили Доктора. Вспоминаю лицо Ираджа, бегущего за такси. Хорошо, что сейчас он с нами. Улицы запружены машинами, запах выхлопных газов напоминает о последних мгновениях Зари, и мое сердце обмирает. Серое небо покрыто темными тучами, набухшими от влаги. Толпы пешеходов спешат укрыться от неизбежного ливня. Мы почти не разговариваем, только в какой-то момент отец говорит, что бабуля была отличной женщиной, и мы все бормочем в ответ что-то невнятное.

На кладбище приехали все соседи, включая родителей Фахимех. Все носят траур из уважения к кончине бабушки. Хорошо, что теперь мы можем позволить себе носить траур, оплакивая не только бабушку, но и Зари, и Доктора. Родители Зари приносят свои извинения матери Ахмеда за то, что Переодетый Ангел не пришла — она осталась дома с Кейваном.

— Негоже было бы брать его на кладбище, — говорит мать Зари. — Он еще слишком мал.

Все собираются у вырытой могилы. Женщины стоят с одной стороны, мужчины — с другой. Мать Ахмеда тихо плачет. Она шепчет моей маме, что беспокоится за мужа. Бабушка была его единственной оставшейся родней.

— Она прожила хорошую жизнь, — говорит соседка.

— Да, верно, — соглашается другая.

— Посмотрите вокруг, — говорит первая. — Здесь покоится много молодых людей. Благослови Господь их души и благослови Господь душу бабушки. Она прожила жизнь так, как ей хотелось, и, слава богу, ее жизнь была долгой и плодотворной.

Интересно, знают ли соседи историю о том, как бабушка бросилась со скалы? Сомневаюсь.

Вдруг издалека слышится возглас: «Нет бога, кроме Аллаха!» — сигнал о том, что тело бабушки несут к месту вечного упокоения. У могилы начинается смятение. Все плачут, даже женщины, утешавшие мать Ахмеда. Ахмед бежит навстречу группе людей, несущих гроб. Мы с Ираджем догоняем его и подставляем руки и плечи, чтобы поддержать гроб на весу. Прикосновение дерева к шее кажется неожиданно холодным и грубым. Я думаю о безжизненном теле бабушки, от прилива крови к лицу делается жарко; на меня нападает неудержимая дрожь. Голова кружится, я чувствую, как из меня утекает энергия и сила, как вода сквозь решето. Я отпускаю гроб и, пропустив процессию вперед, плетусь в хвосте. Никто не замечает моей внезапной слабости. Я задаюсь вопросом, не похоронена ли Зари поблизости, в безымянной могиле.

Гроб ставят на землю, и все собираются вокруг него, бьют себя кулаками в грудь, плачут, качают головами. Отец Ахмеда опускается на колени и посыпает себе голову черной землей, наваленной у могилы, безутешно рыдая. Ахмед обхватывает отца сзади и плачет вместе с ним. Священник с густой седой бородой, в черной сутане и с зеленым тюрбаном на голове пропевает несколько невразумительных строф, поглядывая на моего отца — тот лезет в карман, чтобы расплатиться. Удостоверившись, что получит за свои услуги приличную сумму, священник начинает молиться более вдохновенно.

Не понимаю, почему я чувствую себя так странно. Настоящее как будто оторвано от прошлого, словно неразрывность времени внезапно нарушилась. Я вижу группу незнакомых людей, они ржавыми заступами бросают землю на гроб, предавая тело бабушки земле. Я смотрю налево и вижу усыпальницы богатых людей. Колонны и ступени этих сооружений живо воскрешают память о том дне, когда Зари, Фахимех, Ахмед и я приходили сюда. Справа я вижу поворот к могиле Доктора. Не знаю, сколько времени я смотрю в том направлении, потому что следующее, что я помню, — это как я пристально разглядываю имя Доктора на могильном камне. Его могила выглядит заброшенной и унылой по сравнению с теми, что вокруг, — они украшены памятниками, фотографиями, а иногда и стихами, посвященными покойным.

— Прости, что не приходил тебя навестить, — шепчу я. — С тех пор как ты… ушел, много всего случилось.

Его имя и фамилия — Рамин Собхи. «Р» уже стерлось, что говорит о плохом качестве камня. Плита покрыта толстым слоем пыли, а это говорит о том, что Доктора давно никто не навещал. Я вынимаю из кармана носовой платок и стираю пыль — медленно и тщательно.

— Прости, что я не приходил тебя навестить, — шепчу я. — Знаешь, я посадил для тебя розовый куст в память о том, что ты сделал для Голесорхи. Ты бы видел, как все жители нашей округи за ним ухаживают. Это здорово, правда? Никто тебя вовек не забудет, Доктор.

В нескольких метрах поодаль вода из крана капает в жестяное ведро. Я беру ведро, отношу его к могиле Доктора и поливаю плиту. Земля вокруг быстро впитывает воду. Я протираю камень платком, сажусь рядом и вспоминаю Доктора в жизни.

Вспоминаю его широкую улыбку, круглые толстые очки, страсть к книгам и его искреннее расположение к бабушке Ахмеда. Интересно, знает ли он, что она умерла и похоронена всего в нескольких метрах от него? Мне хочется рассказать ему о том, что произошло между мной и Зари, но тут до меня доходит: он уже и так знает все на свете и простил нас обоих — меня за то, что влюбился в нее, а ее за то, что приняла мою любовь.

— Она, наверное, действительно тебя любила, — шепчу я. — Она отдала свою жизнь, чтобы быть с тобой. Я бы тоже отдал свою жизнь, чтобы быть с ней, но вы двое теперь вместе, как должны были быть вместе в этом мире.

Глядя на могилу Доктора, я вспоминаю вечера, когда Зари выходила во двор, занималась какими-то необязательными домашними делами, а я наблюдал за ней с крыши. Она поднимала на меня взгляд, но не говорила ни слова и даже не улыбалась. Чувство, возникшее между нами, было запретной любовью — с ее тайной, прелестью и упоением. По лицу катятся слезы, но я улыбаюсь. Я больше не стыжусь любви к Зари, потому что ничего зазорного нет в том, чтобы любить того, кто достоин любви.

Я прикасаюсь к тому месту на надгробной плите, где откололся маленький кусочек.

— Когда я устроюсь на работу и скоплю денег, то заменю эту плиту, — шепчу я. — Надпись будет такая: «Доктор». Пройдет немного времени, и люди начнут интересоваться, почему «Доктор», а не имя. «Кто он был такой? — спросят они. — Что с ним случилось? Сколько ему было лет, когда его расстреляли? Как он выглядел? Его пытали перед расстрелом? Что произошло с теми, кто его любил?» И я расскажу твою историю каждому встречному. Скоро все узнают, что у твоего отца случился сердечный приступ, а мать сошла с ума от горя. «Бедная женщина», — скажут люди. Они станут говорить о Зари, о ее смелости, неповиновении и самопожертвовании. «Наверное, эта бедная девочка очень его любила! Это так несправедливо. Как мы могли допустить, чтобы такое произошло?» Потом люди расскажут это своим детям, друзьям и соседям. Эти сведения распространятся повсюду, и все узнают правду, которую пыталась скрыть САВАК, мешая нам оплакивать нашу потерю, уничтожая документы, доказывающие твое существование, конфискуя и сжигая твои книги.